— Учительница? Хм! Учительница… Ха-ха… барышня… ха-ха-ха… Пусть слушает! — И он разразился безудержным, диким хохотом.
Волосы у Константина спадали на лоб, на висках выступил пот, мутные глаза были неподвижны. Жалкий вид парня рассмешил Истину.
— Слыхала? Только смотри не лопни от смеху. Ведь это меня, меня она в мужья не хочет…
— А кому ты нужен?
— Многие за мной гоняются.
— Только дурочки.
— Почему дурочки?
— Да так.
— Что? А ты за мной не бегала, Истина, дорогая? Ведь ты любишь меня.
— Любовь-то любовью, а замуж бы за тебя не пошла.
— Почему?
— Случись так, что хоть в петлю лезь, тогда, может, и пошла бы. Что мне, забот, что ли, мало? Поставки большие, повинностей тьма, налог — хоть на телеге вози. Мне и так с тобой жить не плохо.
— Ха-ха-ха-ха, а ты не дура, только стерва, ха-ха-ха.
Истина смотрела на него с насмешливой жалостью.
— Здорово ты нализался! Пойди ляг, пройдет.
— Не лягу.
Он встал, осененный мыслью, неожиданно мелькнувшей в его возбужденном мозгу.
— Пойду к барышне, к учительнице…
— Ну тебя к черту, сиди, где сидишь…
Константин, покачиваясь, отступил шага на три. Лицо его исказилось и побледнело. Почувствовав, что у него выворачиваются все внутренности и что дом кружится вместе с ним, парень простонал:
— Худо мне…
— Худо? Погоди, ведро помойное принесу…
Пока Константина рвало, теплые руки женщины поддерживали его голову. Потом она вытерла ему лицо полотенцем, намоченным в холодной воде, раздела и уложила на кушетке на толстое шерстяное одеяло.
Во сне Константин бормотал угрозы. Она испугалась: «Ишь ты, хочет клуб поджечь… На это хватит его, дурака…»
Видя, что Саву каждый вечер, как только стемнеет, нахлобучивает шапку, берет палку и, буркнув: «Надо в клуб сходить», — пропадает на три-четыре часа, Мария стала задумываться. В пятницу, когда он снова взялся за шапку и потянулся за палкой, она стала в дверях и спросила дрожащим голосом:
— Чего это тебе нужно каждый вечер в клубе среди парней и девок? Уж не отнял ли господь бог у тебя разум на старости лет?!
Саву удивился и внимательно посмотрел на жену. Он понял, что тут недоразумение, которое надо выяснить безотлагательно, и ради этого можно даже немножко опоздать в клуб. Саву уселся за стол, предложил сесть и Марии. Жена осторожно подошла, с сомнением вглядываясь в него.
— Садись, — сказал он торжественно. — Ты знаешь, что я коммунист?
— Как не знать! Два года назад не спал, не ел по-человечески, пока не увидел, что у всех земля засеяна.
— Ну, так знай, что я коммунист не только для сева. Я коммунист, чтобы во всем помогать народу.
По лицу жены Саву увидел, что ей непонятны эти слова: в ее взгляде сквозило все то же сомнение. Тогда он терпеливо стал объяснять дальше:
— Помогать народу — это значит не только, чтоб было побольше хлеба для брюха и одежи срам прикрыть. Это значит и побольше учения для ума. Понимаешь? Для этого мы и организуем клуб. Поэтому я и хожу туда каждый вечер.
Мария насмешливо скривила губы:
— Да ведь учение-то только для парней да молодых девок!
— Да нет же. Оно для всех. И тебе тоже не грех бы туда пойти. Ну-ка, подай пример.
Мария растерялась. Этого она никак не ожидала. Она еще что-то говорила, а сама уже торопливо накинула на плечи черный шерстяной платок, заперла дверь в сени и поспешила за Макавеем.
А через несколько дней Мария по дороге в клуб постучала в окно Розалии Кукует. Розалия испуганно высунула голову в завязанном под подбородком платочке.
— Что такое? Что случилось?
Мария позвала ее с собой. Она чувствовала себя неловко, потому что среди молодежи не было ни одной женщины, с которой можно было бы словечком перекинуться. А так в клубе до чего хорошо! Ведь где молодежь, там и шутки, веселье бурлит, словно ручьи по весне, смех не затихает, люди все вместе ума набираются и уж так сдружились — водой не разольешь. Розалия колебалась: идти или не идти? Мамалыга на огне, муж ждет ужина, птицу нужно загнать… Да и люди что скажут…
— Бери с собой и Кукуета. Ведь и ваши девчата там.
— Вот если бы он пошел… Право, не знаю…
Розалию одолело любопытство, а Кукует не устоял перед уговорами женщин. Вскоре на лавках, тянущихся вдоль стен, все чаще стали пристраиваться и пожилые люди: Глигорэ Пантя, который стал ходить, потому что тут читались книжки его сына; Яков Кукует, который приходил потому, что там были и его дочери, и потому, что ему самому интересно было послушать про разные диковинные вещи; старый Ромулус Пашка, которого теперь считали в клубе своим человеком.