— Нет, Тоадер. — София едва сдерживала душившие ее рыданья. Она боялась, что, увидев ее слезы, он замолчит, а его молчание было для нее непереносимо.
Услыхав ее голос, Тоадер смягчился. Он любил эту женщину: не будь ее, неведомо, что бы с ним сталось. Она сидела напротив, покорная, с глазами, полными слез. Губы плотно сжаты, волосы рассыпались по плечам. София была красива. Он понимал, что она сохранила красоту, потому что берегла ее. Женщины, которые любят, умеют сохранять красоту, они обладают секретом, который не разгадать и мудрецам. Тоадер был признателен Софии, но не за красоту, которую она сберегла, а за любовь, которая сохранила ей красоту. Он хотел бы пощадить ее, как щадил всегда, но сейчас это было невозможно.
— Я всегда за тебя боялась. Теперь я постарела, ты тоже. Почему же я и теперь боюсь? — заговорила София.
— Чего ты боишься?
— Не знаю. Легче было бы, если б знала… Двадцать лет назад… — Она замолкла, не решаясь договорить. — Я боялась, как бы ты не убил Обрежэ…
Тоадер понимающе поглядел на жену и тихо сказал:
— Ты права, было время, когда я хотел его убить…
Софию охватил прежний страх.
— Вирджила? — быстро спросила она, закусила губу и тихо заплакала.
— Чего Вирджила убивать? Смерть в нем и так сидела. А вот старого черта…
— А может, и еще кого?
Он понял, что она думала о Флоаре; думала о ней и когда назвала Вирджила, ведь он стал ее мужем. Тоадер знал, что ответ его причинит Софии боль, но притворяться не мог:
— Пожалуй.
Некоторое время они молчали. Нахлынули мысли, которые, казалось, давно уже похоронены, забыты. София с трепетом ждала чего-то ужасного.
Тихо, словно рассказывая сказку малому ребенку, который не может заснуть, заговорил Тоадер:
— Видишь, я не убил их. Смерть — это не наказание. Пусть они платят скрежетом зубовным, как мы.
— Кто они, Тоадер?
— Все!
— О, боже!
София расплакалась, но Тоадера словно охватило былое безумие. Стараясь приглушить свой могучий бас, он перечислял жене все несправедливости, за которые они должны расплачиваться.
— Господи, Тоадер, что тебе до Боблетека, Пэтру, других?.. Ну Обрежэ — другое дело, он был твоим хозяином, издевался над тобой, с ним и поквитайся. А других за что ненавидишь? Они тебе ничего не сделали.
— Я не из-за себя их ненавижу.
— И что ты будешь делать?
— Вот это я и хочу тебе сказать. — Тоадер замолчал, собираясь с мыслями. София смотрела на него большими, потемневшими, полными слез глазами и чувствовала, что не может справиться с рыданиями, со своим горем.
— Видишь ли, София, — ласково заговорил Тоадер, — я так тебе скажу: нельзя нам теперь жить, как мы жили раньше. Мы должны изменить жизнь.
София слушала его, окаменев. Вот сейчас он и скажет: «Уходи от меня, София. Изменяется и моя жизнь».
— …Люди должны быть счастливыми. Все до единого. Иначе никак нельзя.
Сейчас, сейчас скажет: «Ты должна уйти, чтобы я был счастлив».
Он говорил — и говорил совсем о другом:
— Нет у людей счастья, забрали его богатые. Ты ведь знаешь сказку дяди Филона: создал господь бог людей и подарил каждому по золотой птице. Это и было счастье. И сказал: «Ваше счастье — глаза и птица! Кто потеряет птицу, будет о ней плакать!» Когда люди женились, две птицы сливались в одну, умирал человек — птица исчезала, рождался — птица в доме откладывала золотое яичко, из которого выходил золотой птенчик для ребенка. И все жили счастливо. Но появились на белом свете жадные люди, позарились на чужих золотых птиц. Принесли они на землю всякое зло: пьянство, разврат, подлость, ложь. Те, кто был послабее, сами отдали своих золотых птиц, а сильных заковали в цепи, отобрали птиц силой. Вот так и случилось, что лишились люди счастья, а у богачей собралось его столько, что одному человеку и на спине не унести. Сказка это, зато правдивая. Отобрали богатеи у нас счастье. Теперь пришло время взять его обратно.
Давно София не видела мужа таким взволнованным.
— И ты вернешь им счастье? — спросила она с недоумением.
— Не я, — засмеялся он. — Кто я такой, чтобы дать людям счастье? Люди сами его возьмут.
— Как возьмут?
— Возьмут, и дело с концом. Отберут богатство и все, что сделано их руками. Смотри, теперь земля в руках у крестьян…
— Значит, они вернули свое счастье обратно?..
— Нет еще… Не такое простое дело счастье. Понимать-то я понимаю, да не знаю, как получше сказать. Может ведь быть, что вся земля твоей будет, а счастья все одно не узнаешь. Счастье не в богатстве, а в сердце, но если про нас говорить, то без земли нет нам счастья. Вроде как яблоневый цвет: сам он на веточке, а корни в земле. Поняла?