— Хочешь горького миндаля? — спросил по-гречески глуховатый и грустный женский голос. Ладонь приблизилась к губам Иржика.
— Ешь с руки, ягненок! — снова услышал он глухой и грустный голос.
Иржик взял с белой ладони миндаль. Кончики пальцев были подкрашены хной. Голая женская рука обвилась вокруг шеи Иржика. Он почувствовал твердые яблоки грудей. К нему склонилось лицо чужестранки. Полные губы грустно улыбнулись, сверкнули белые, влажные зубы:
— О чем задумался, ягненок?
Грек Басилидес лукаво улыбался, переводя слова женщины.
— Откуда ты забрел сюда, ягненок?
— Издалека. Из Чехии.
— Где это?
— Посреди света…
— А я родом с гор.
— Ну, а я с равнины…
— Не будь ты такой грустный, я бы тебя поцеловала.
— Ты и поцелуй меня за то, что мне невесело.
— Ты потерял свою любимую?
— Уже давно. А у тебя есть возлюбленный?
— Много, ох, много было их у меня. А теперь у меня ты.
И поцеловала его в губы. Засмеялась и встала. Он продолжал смотреть на нее. Но женщина отошла и затерялась между мужчинами, как ручеек средь камней.
— Зачем ты привел меня сюда? — спросил Иржик у Басилидеса.
— Ты жаждешь… А я искушаю тебя.
— Уйдем отсюда.
— Как хочешь…
И он повел его на один из самых высоких холмов и оттуда показал Иржику город, над которым простиралось звездное небо. Но Иржик смотрел и не видел ни города с его серебристыми крышами и башнями, ни сверкающую чашу моря, ни огня маяка, а видел только белую ладонь с горьким миндалем и ощущал горький вкус поцелуя.
— Приведи ко мне ту женщину, — попросил он.
— «И женщина вышла навстречу ему в облаченье свадебном»… Ты уже не грустишь?
— Приведи ее!
Басилидес пообещал. Прошла ночь, день и еще ночь.
— Почему ты не приводишь ее, ведь ты обещал?
— Нельзя. Она жалеет тебя. Говорит, что ты ягненок.
— Приведи ее!
— Это падшая женщина. Берегись ее.
— Она не более грешна, чем та, которую я утратил и о которой скорблю.
— Ты жаждешь еще при жизни испить воды из Леты?
— Приведи ее.
На четвертую ночь она пришла, закутанная в чадру. Потом она сияла покрывало, и он лежал рядом с ней и пил воду из Леты. Она не знала, где течет Лета. Но хорошо знала, что такое любовь. И лоно ее не было холодным.
Далеко за полночь в ворота вдруг забарабанили.
Он вздрогнул.
— Это пришли за мной. Они ищут меня! — Ее шепот прерывался от страха.
— Отдай женщину, гяур! — взывали голоса. Кулаки грохотали по воротам.
— Она наша! Мы выломаем ворота! Отдай нам женщину, которую ты украл.
Она дрожала, сжавшись в комок на ложе:
— Не отворяй им! Они разорвут меня на куски!
Он заметался по комнате, не зная, что предпринять.
Снизу ревели голоса:
— Взяли! Еще взяли!
Они налегли крепкими плечами, ворота затрещали.
— Прогони их, — умоляла женщина, закутавшись до подбородка.
Он открыл окно и крикнул:
— Пошли прочь!
Они не понимали. В подоконник ударили камни. Иржик подошел к дверям.
— Не впускай их, они убьют нас! — Женщина соскочила с постели, пала перед ним ниц и умоляюще сложила руки.
Он открыл дверь комнаты. За ней в углу у стены стоял янычарский топор. Он взял его и вернулся к окну.
Рев под окнами нарастал как морской прибой. Лаяли собаки.
Он размахнулся и метнул топор в ревущую толпу. Раздались крики, и толпа рассеялась.
Воцарилась мертвая тишина. У порога дома, лицом вниз, будто срубленное дерево, остался лежать человек.
Иржик закрыл окно и глубоко вздохнул.
Она спросила:
— Ушли?
— Один остался лежать, — ответил он. — Давай спать.
До утра проспал Иржик глубоким сном рядом с женщиной, которая не сомкнула глаз.
На следующий день грек Басилидес сказал:
— Ты делаешь неожиданные успехи. За одну ночь ты преступил сразу две заповеди. К счастью, ты убил всего лишь бербера-язычника. Труп уже убрали, а поскольку ты состоишь при английском посольстве, расследования не будет. Но закон не запрещает родственникам жертвы преследовать убийцу. Братья этого бербера кочуют в пустыне. Сэр Томас смеялся до слез, когда ему рассказали о ночном происшествии у дома посольства. Он был доволен.
— Я защищал женщину! — сказал Иржик.
— За эту ночь ты научился еще и лгать. Ты просто боялся за свою голову! — возразил Басилидес. — Тебе все еще грустно?
— Нет, мне уже хорошо.
14