Визит продлится только два дня. Турецкие военные галеры выйдут навстречу британскому кораблю к крепости Кум-Кале. И до этого же самого места будут сопровожу дать корабль на обратном пути.
Сэру Томасу было не до рождества. Новый год он также не праздновал. Все его помыслы были о прибытии британского корабля и о почестях, которые будут ему возданы.
Вот почему, когда в один из последних дней тысяча шестьсот двадцать пятого года перед желтым шатром, разбитым на набережной неподалеку от арсенала, он стоял возле капудан-паши, явившегося в адмиральской феске, украшенной золотым шнуром, в бобровой накидке с четырьмя рукавами и с золоченым жезлом в руке; когда прозвучал издалека гром батарей, приветствующих английский фрегат из всех крепостей и фортов Босфора; когда у широко разведенного Старого моста засновали каики и ялики, поджидающие гостей; когда, украшенный флагами, медленно и торжественно подплывал огромный трехпалубный корабль под раздутыми на трех мачтах парусами, а следом за ним — вся стамбульская эскадра каравелл и галер; когда фрегат бросил свои якоря посреди военной гавани у арсенала, — тогда сэр Томас ощутил себя полководцем после выигранного сражения. Он снял шляпу и поклонился кораблю и флагу.
Прогремели залпы батареи на холме Кассим-паши и турецких корабельных пушек. И тогда открыли пальбу все пушки на всех трех палубах фрегата «Святой Георгий». Резкий ветер, снова налетевший в тот день с севера, быстро разогнал облака порохового дыма.
От пристани к английскому фрегату отплыла шлюпка капудан-паши, крытая на корме зеленым балдахином. Она отправилась за адмиралом, поджидавшим ее на верхней палубе. Играла музыка, гремели барабаны.
Капудан-паша низко кланялся адмиралу сэру Эрнсту Брауну, его офицерам и штурманам. Сэр Томас тоже подошел и облобызал усатого адмирала в обе щеки. Снова зазвучала музыка. Ветер трепал полотнища шатра, в котором гостей ожидала леди Роу, морщинистая, нарумяненная и надменная. Матросы подавали на блюдах куски горячей баранины и наливали всем вина, ибо гостям сам Магомет позволяет предлагать этот напиток.
Небо нахмурилось, и волны обрушивали свои удары о пристань. С шипением разбивались они о мраморные ступени, разливаясь до самого шатра.
Иржика не было среди встречающих, да и в толпе любопытных его тоже не было видно.
19
Выйдя из опустевшего дворца британского посла в Пере, он бродил по безлюдным улицам. Ветер загнал всех под крыши. Иржик шел по той самой дороге, по которой пасхальной ночью вел его господин Корлат в церковь Святого Воскресения. Церковь была на запоре. Платаны в саду давно уже опали, и с шелковиц ветер срывал последние листья. Было холодно и промозгло. Песок на дорожках потемнел. Где-то за некогда бунтовавшей деревней Кундуз-Кале горестно заревел буйвол. И как бы в ответ ему снизу, со стороны моря, прозвучали орудийные залпы.
Куда он идет? Где должен еще побывать Иржи, прежде чем взойти на корабль, который встречают сейчас орудийной пальбой? Прежде всего он должен пойти к дому священника Исаакиоса, куда так смело вошел в то праздничное пасхальное утро. Теперь он не сможет туда войти. Отец Исаакиос и матушка Марика уже не живут здесь. Дом прибран и выглядит как прежде. Окна блестят. Подоконники свежевыкрашены. Из трубы тянется седой дым. Здесь живет теперь другой священник с женой и детьми. Но ни священника, ни его семьи не видно. Наверное, он сидит сейчас за столом и молится, как молился перед трапезой отец Исаакиос: «Отче наш, благослови хлеб наш насущный и питие!»
В тот день отец Исаакиос, поднявшись из-за накрытого стола, приветствовал гостей торжественным и радостным известием: «Христос воскрес!» Глаза его сияли, и бородатое лицо озаряла улыбка. Он поцеловал гостя, пришедшего в его дом в день праздника. А теперь нет у священника Исаакиоса ни дома, ни детей, ни жены, и сам он заточен в подземелье горного монастыря.