Еще одну ночь провели в Буштеграде, где король долго беседовал после ужина с младшим графом Коловратским{27} об охоте на зайцев, которой он с удовольствием занимался до обеда в полях за Сланым, к недоумению всех чешских господ и к вящему удовольствию прислуги, потому как заяц — зверь глупый и королям охотиться на него не пристало.
В Буштеграде королевский кортеж догнал пан Криштоф из Донина, брат пана Ахаца — посол, возвращающийся из Лондона, где по приказу Фридриха должен был встретиться с королем Яковом, отцом ее королевского величества. Не будь в тот вечер молодой король так разгорячен ранней охотой и старым вином, он наверняка снова впал бы в меланхолию. Пан Криштоф вернулся от английского тестя ни с чем. Десять дней он следовал за ним по охотничьим угодьям, а когда же наконец добился аудиенции, то король Яков весьма неодобрительно высказался о вояже Фридриха в Чехию. Столь же категорично отозвался он об избрании того чешским королем, коль скоро здравствует законный государь Фердинанд. Яков предостерегал зятя от участия в этой чешской авантюре.
Впрочем, по словам пана Криштофа, на лондонских улицах ликовали толпы жителей. Когда лондонцы узнали, что Елизавета станет королевой, над Темзой рассыпались фейерверки и засияли греческие огни.
— Не осталось в те дни, — продолжал пан Криштоф, — в Англии солдата, офицера или рыцаря, который не испрашивал бы дозволения выступить на помощь чешскому королю. Но Яков запретил даже молитвы те здравие короля чешского и королевы, своей родной дочери.
Пан Криштоф привез и другие неприятные вести. Императору обещал помощь Максимилиан Баварский{28}. Испания также с радостью согласилась направить свои войска в Нижний Пфальц и захватить исконные земли Фридриха. Но все это Фридрих пропустил мимо ушей, заявив, что желает перед въездом в Прагу хорошенько выспаться.
В ту ночь пан Криштоф говорил своему брату Ахацу:
— В Гейдельберге Фридрих был всего лишь подкаблучником у своей жены. Но чтобы занять чешский престол — этого явно маловато.
Пан Ахац в свою очередь зачитал данный Фридрихом в Вальдсасе реверс.
— Даже и без этого обязательства Фридрих останется марионеткой в руках директоров! Интересно, действительно ли это руки мужей мудрых и храбрых? — выразил сомнение пан Криштоф.
Об известиях, привезенных паном Криштофом, Фридрих ничего не рассказал супруге. Умолчал он также о небывалом влиянии, которое начинает приобретать при английском дворе молодой Джордж Вильерс, новоиспеченный лорд Бекингем{29}, красавец и дурак, пользуясь необычайным и необъяснимым действием своей двадцатипятилетней красоты на пятидесятилетнего короля. Пан Криштоф лишь в общих чертах намекнул Фридриху об этих событиях. Зато пану Ахацу изложил все в мельчайших подробностях.
— Эти Стюарты, — говорил он, — талантливы и распутны. Они если не погрязают в разврате, так кончают жизнь на эшафоте. Да хранит господь чешскую королеву из рода Стюартов!
Утро, однако, рассеяло вечерние печали, и кортеж двинулся по направлению к Праге при ясном свете холодного солнца.
Около пяти тысяч копыт, тысяча колес и восемьсот кованых каблуков избороздили и перемесили болотистую дорогу. Всполошились вороны в липовой аллее, разлетелись во все стороны и растерянно каркали, опустившись на пашню.
Королевская нидерландская гвардия следовала в арьергарде, построившись в две конных хоругви. Они распевали свои странные песни, гулкие, как морской прибой во время прилива.
Песни эти совсем не походили на чешские, да и вообще чешская речь редко раздавалась среди приближавшейся к столице королевства свиты.
5
На Выпихе весь кортеж остановился.
Король и королева сели вместе в карету и подъехали к воротам заповедного леса. Впереди и сзади галопом скакали нидерландские гвардейцы с бело-голубым знаменем и королевские кирасиры с красно-белым прапором. Полковник — тот самый неразговорчивый усатый шваб — подал саблей команду, и всадники выстроились лицом к воротам.
Король вышел из кареты и сиял шляпу.
Он рукопожатием приветствовал членов директории, панов и рыцарей, с раннего утра ожидавших возможности первыми воздать честь избранному королю при въезде в город, где согласно реверсу он обязывался править до конца своих дней. Едва ли не курьезом прозвучало обращение на чешском языке главного камергера двора, переведенное на немецкий паном Вацлавом Вилимом из Роупова, главой директории. Король выслушал его с умильным выражением на лице.