Парни испугались. Подскочили.
— Нельзя, пан король! Нам не велено вас пускать!
Иржи покраснел от гнева, но тут появился пан староста и, учтиво кланяясь, пожелал доброго утра.
— Пойдемте в светлицу, староста, — приказал король. — Садитесь за стол. Я хочу с вами поговорить!
Они уселись, пан король и староста.
— Вы что же, под стражей меня держите? — спросил пан король.
— Упаси боже, — воскликнул староста. — Мы охраняем вас.
— Вы в своем уме? — закричал пан король.
— В полном уме, именно потому вас и охраняем!
— Уеду я от вас! — сказал король.
— Этого-то мы и боимся! Целые столетья дожидались мы вас, пан король, а теперь, когда вы изволили прибыть, чтобы мы да вас потеряли?! Не будет этого, пан король! Ну что вам стоит посидеть у нас да выспаться? Устали вы с дороги. Отдохните.
— Сколько же отдыхать?
— Да смотря по тому, как дела пойдут… Война ведь. У нас в краю Шведа. Не дай бог, Шведа вас увезет либо епископ отправит в Кромержиж и там голову снесет, хоть вы и бессмертный. Слыхали небось, что творилось в Праге в двадцать первом году? Не знаем, какой вы веры, да и не спрашиваем, не суем нос, куда не след. Мы не любопытные. Задумали мы короновать вас на Гостынеке. Но время покамест не подоспело. Обождите, пан король, и опасайтесь людских глаз. Мы-то присягнули никому о вас не сказывать, а за чужих поручиться не можем. Не прибавляйте нам забот, пан король! Не гневайтесь на нас, не уходите от нас! Мы вас запираем из любви к вам. Нам хорошо известно, что вы одним махом можете перескочить через стену и взломать любые замки. Ведь у вас силушка, как у Самсона, пан король! Но не бросайте вы нас! С вами от нас уйдет и счастье, которое вернулось к нам в самый разгар войны. В Оломоуце горе, Голешов плачет, все деревни вокруг сгорели, только мы тут стоим, бедные, убогие, но счастливые, потому что к нам вернулся наш король…
Староста Паздера говорил как по писаному.
— Ну и делайте со мной, что хотите, — заявил пан король, как когда-то говорил Фридрих чешским, моравским, силезским и лужицким сословиям. Он сбросил одежду и тут же лег в постель: — Буду есть и спать.
Староста постоял у высокой кровати с пологом и влюбленно посмотрел на короля. Потом поклонился и на цыпочках ушел.
Ячменьку нисколько не было грустно. Он отдыхал по-ганацки. Беседовал с приносившими ему пить и есть и с теми, кто, сменяясь, стояли караулом во дворе. Он слушал пенье жаворонков высоко в небе, кудахтанье кур на соседнем дворе, узнавал уже голоса всех петухов и, как в древности авгур, наблюдал за полетом чаек.
Он попал в плен. Такое с солдатом случается.
Иржи порозовел и поправился. Не думал ни о прошлом, ни о завтрашнем дне… Пан староста навещал его. Они беседовали об управляющем Ганнесе, лютом псе, спущенном с цепи, о регенте Берге в Кромержиже, о барщине и жатве. Староста сообщил, что пана короля ночью навестит важная особа, пан Ахач, проповедник, который скрывается тут в Хропыни в одном подвале уже с двадцать восьмого года, а тому времени минуло, слава богу, тоже четырнадцать лет, столько же, сколько пан Франц, кожевник, находится на чужбине.
— Ахач здешний?
— Нет… Он вышковский, но мы его прячем, как и вас. Вы, наверное, соскучились по ученым речам…
— Не соскучился, — возразил пан король.
— Но мы его к вам все-таки пошлем…
— Кто это — мы?
— Я и члены управы.
— Вы так постановили?
— Да, пан король.
— Ну раз вы присвоили себе право все решать относительно меня, так приводите этого проповедника. Глядишь, время скорее пройдет…
Ночью пришел растолстевший, поседевший, бородатый преподобный Ахач Симиус и потряс королю руку. Они сели за стол, перед ними стояли кружки с пивом.
На стене мерцал каганец.
— Я священник Ахач Симиус, — отрекомендовался гость.
— А-а, обезьяна, — рассмеялся хозяин.
— Верно, ваша милость, обезьяна-самка — simia, обезьяна-самец — simius. Вы еще не забыли латынь, которой вас учили, — сказал проповедник. — Вы проходили учение в Праге или Гейдельберге?
На что последовал ответ:
— В разных школах…
— Так, так. Ваша милость, это по вас видно. Я учился в самом Виттенберге!
— Там ректором был побочный сын Густава Адольфа. Как раз во время битвы при Лютцене.
— Мы ничего не слыхали о побочном сыне нашего короля, — заметил пан Ахач.
— Густав Адольф был шведским королем, — пояснил Ячменек. — Выпьем по кружечке?
— Не откажусь, — ответил проповедник. Они отхлебнули. — Нашим королем я называю короля лютеранского. Вы тоже лютеранин?