Прелестный Ян из Хоустника был зван в дома дворян и горожан, причем в особенности городок Бон на извилистой Соне встретил бывшего пажа короля Карла с распростертыми объятиями. Когда собирали виноград в Кло-Сен-Жан, хозяин виноградника, горожанин и бонский староста Рамю-Лоран, представил Яна Ржебржика многочисленным гостям, мужчинам и женщинам; собравшись здесь с утра, гости, смакуя паштеты, приправленные пряностями, сидели до обеда; подавали суп из раков, золотистых фазанов и тушеную говядину с артишоками; затем танцевали до ужина, когда ели душистую свиную колбасу, ветчину и белый хлеб, пили до полуночи, после чего принесли куриный суп, и веселились до утра; тут упившихся стали поливать водой из ведер, а плясавшие потребовали завтрак. Весь день и всю ночь раздавалось пенье, женский визг, не одну девицу лишили чести, и многие жены не устерегли своих мужей. Под перевернутыми столами дремали, обнявшись, парочки, и трудно было понять, где чьи руки-ноги. От безудержного веселья на винограднике Сен-Жан Золотые горы слегка зарделись от стыда, как это бывало каждую осень. А быть может, это были всего лишь сентябрьские зори в прозрачном тумане… Благословен бургундский край; его буйная краса чарует и дурманит.
И случилось так, что герцогского хлебореза, как дорогого гостя, посадили возле жены бургомистра; и оба они до того полюбились друг другу, словно тайный яд отравил им кровь. Они чувствовали: этой ночью они будут вместе или умрут.
В то время как пьяные, шумные гости все больше распалялись от танцев, эти двое сидели за столом смертельно бледные и безмолвные. Прелестного пана из Хоустника била дрожь, и тем же трепетом отвечало ему благоуханное, розовое тело Аполлены, ни в чем не похожей в эти минуты на свою покровительницу, целомудренную мученицу из Александрии. Забыла она, что дома у нее трехлетнее дитя с полуслепой няней, забыла, что она — супруга благородного Рамю-Лорана, друга герцога, — и только не сводила глаз с золотоволосой головы и юного лица чужеземца. Ян не ел, не пил; после полуночи, когда Рамю-Лоран уснул над кубком под сенью красноватой виноградной лозы, он поднялся, взял Аполлену за руку и повел ее по склону виноградника на площадь, где храм и ратуша походили на зубцы, воткнутые в синий полукруг звездного неба. Перед постоялым двором Ян пожатием руки приказал Аполлене ждать, и вскоре вернулся со своим конем, и, обняв за талию, поднял ее и посадил перед собой в седло. Молча мчались они по лунной долине на север вдоль реки Соны, мимо города Дижона, бросив все — службу у князя, мужа и ребенка, дом, покой жизни временной и вечного спасения.
Переночевали они на постоялом дворе под Дижоном. Оттуда пан Ян послал герцогу Фредерику письмо, в котором просил простить его за то, что он покинул двор и поспешил на родину. На следующий день Ян с Аполленой скакали на север, объезжая города. Через несколько дней достигли Леманского озера и немецких земель. Там, недалеко от города Фрайбурга, предстали они перед капелланом горной церквушки, назвавшись женихом и невестой. И как все, что происходило с той ночи на винограднике, свадьба эта, свидетелями которой стали пастух и ризничий, была словно сон, дикий и мрачный, какие мучат тех, кто выпил отвару болиголова. Капеллан перекрестился, получив от жениха горсть золотых монет, в голове его мелькнула мысль о грехе. Но золото отогнало ужас пред огнем адовым.
После двух месяцев пути пан Ян Ржебржик из Хоустника с молодой женой добрался до Чешской земли. Но он не остановился у отца в Праге, а уехал в Хоустник и поселился там, избегая соседей. Счастье молодых людей было безмерно и не нуждалось в том, чтобы видеть свое отражение в глазах людей. И такова была их грешная радость, что они забыли, каким путем попали на супружеское ложе. И в радости этой позабыла Аполлена, что живет где-то на свете ее дитя. Упоение длилось много месяцев и не иссякло, даже когда родилась девочка, которой дали имя Яна в честь отца и в память о винограднике над рекой Соной.
Но год спустя, когда дочь вымолвила первые свои слова, упала Аполлена в обморок. Ибо грудь ее сдавило внезапное воспоминание о покинутом в Боне ребенке, который, наверное, так же зовет маму. Приведенная в чувство, она заплакала и проплакала много ночей. С этого момента перестала она быть женой своему супругу и на ее открытом бургундском лице, которое так полюбила вся челядь Хоустника, появилось выражение страдания. В душе зародилась мысль о побеге из этой страны, ставшей ей вдруг немилой и чужой. Опротивела ей речь пахарей и сеятелей в полях, опротивел крепкий, но бедный замок; она возненавидела леса, которые прежде всегда привлекали ее взор своей изменчивой зеленью; возненавидела она и своего прелестного супруга, который с такой уверенностью входил к ней в спальню и недоумевал, когда она внезапно и капризно отвергала его ласки. Уставившись в пустоту, сидела Аполлена одна с дочкой, которая уже начала кое-как ковылять.