Грегуар поднял руки, благословляя людей. Многие из них пали на колени, будто придавленные к земле. А Грегуар начал проповедь. Он говорил об антихристе, который грядет во всем своем величии на колеснице, и везут ее император и король, епископы и священники. О славе господней, что ждет грешников, которые сейчас, вот в эту минуту, еще сегодня обнажат свое тело и кровью смоют свои пороки:
— Исповедуйтесь гласно, да услышим, в чем вы согрешили! Исповедуйтесь, как мы исповедуемся в своих грехах!
Размахнувшись, хлестнул себя Грегуар по волосатой груди так, что тремя струйками потекла кровь. И вслед за этим снова поднялись крики и молитвы, пение и плач, а он все хлестал тело свое плеткой, наказывая себя болью и кровью.
Круг зрителей стоял неподвижно, но молчание их вдруг прорвалось горестными рыданиями. Заплакала жена угольщика Криштофа из леса под Милавчем, вслед за ней жена галантерейщика Шимона с домажлицкой площади. Кольцо, образованное жителями Домажлиц и окрестных деревень, заколебалось. Ибо то, что они увидели, было еще поразительнее прежнего. Чужеземцы, затянув протяжную песню, внезапно стремительно, как подкошенные, пали на землю и, раскинув руки, наподобие креста распластались, взывая к небесам, а те уже почернели от туч, которые пригнал ветер от Черхова.
Так лежала тут и пела в промозглый полдень толпа бичующихся, а вокруг стоял пораженный город, раскрыв рты и глаза на диво дивное — на людей, что сами себя истязают и, громко взывая к богу, признаются в грехах своих.
И вдруг все увидели жену Шимона: срывая с себя одежду и раздирая свои массивные груди, она вопила:
— Смотрите на меня, распутницу! Грешила я, грешу и грешила бы до скончания века, кабы не узрела сейчас господа нашего!
И, выхватив у одного из лежащих флагеллантов плетку, женщина начала при всех так себя хлестать, что кровь брызнула из белой груди и потекла извилистой струйкой. Рядом с женой Шимона очутилась вдруг обнаженная и плачущая Анежка, дочь коншела Конрада, рассказывая сквозь слезы о своих тайных грехах, о монахе-августинце, с которым, будто с дьяволом, милуется она в дневные часы и в часы вечерние, меж тем как все полагают, что она — сама добродетель.
К Анежке подбежал отец и схватил ее за руку. Она вырвалась и бесстыдно выкрикнула ему в лицо о своем позоре. Когда же он попытался силой увести ее домой, она в исступлении закричала, что отец ее городской вор, служит он антихристу, наживаясь на поте и крови вдов и сирот.
Тут рядом с ней встал кузнец Ян Габру, сбросил с себя рубашку и завопил, что из всех грешников он — самый грешный, ибо двадцать лет назад убил путника и на его деньги построил кузницу. Кузнец Ян ударил коншела Конрада в грудь и вытолкал его прочь за круг. Пошел дождь… Жена Шимона все причитала, плакала и Анежка, дочь Конрада, бичевал себя кузнец Ян Габру, и вот к ним присоединилось еще несколько женщин, которые, обнажившись, били себя в грудь и сознавались в грехах. В сыром туманном воздухе, под дождем крик их и плач, с которыми смешивались до смешного жалобные стоны кающихся мужчин, смахивали на вой голодных псов.
А дождь шел холодный. Нагие лежали в грязи и крови.
Потом явились стражники и с шумом разогнали горожан и деревенских, а лежащих заставили встать при помощи копий. В ответ на призыв старосты, чтобы местные, примкнувшие к богохульникам, опомнились и разошлись по домам, Анежка, дочь Конрада, начала рвать на себе волосы и вопить, что она спасена и не вернется в пекло, даже если ее убьют на месте.
Тут, побуждаемый копьями стражников, поднялся громадный, покрытый грязью и кровью, старшина флагеллантов Грегуар и, возвысившись надо всеми, подобный глыбе, принялся, стоя под крестами и намокшими хоругвями, читать «Отче наш». Потом он запел какую-то страшную песню, которую подхватили мужчины и женщины, дрожащие от холода и лихорадки, окровавленные и вымазанные мокрой землей с налипшими на нее осенними листьями, только что служившие им подстилкой.
Окруженные копьями стражников бичующиеся, гордо подняв голову, прошли к воротам. Их босые ноги шлепали по грязи, и голоса их захлебывались туманом.
Рядом с оружейником Грегуаром во всей своей молодой обнаженной красоте шагала исхлестанная, но радостная дочь Конрада. За нею — жена Шимона и жена трактирщика Имрама, дочь суконщика Вавржинца, кузнец Ян Габру, сын мельника Бушек и жена угольщика из Милавча и все те, что покаялись в грехах и о ком до той поры никто и не помышлял как об убийцах, ворах, распутниках и прелюбодеях, лгунах и грабителях вдов и сирот…