Мы шли по тропинке вдоль стены замка вниз, к деревне. Зденек, Блаженка и я. По дороге мы пели. Дело было до обеда, и нам захотелось есть. Тут мы увидели среди скудной травы, чуть ли не в придорожной пыли, крупные красные ягоды земляники. Зденек бросился за ними, я — следом. А Блаженка, опустившись на колени, собрала их целый букетик и, не вставая с колен, протянула мне. Я поблагодарил ее и предложил отведать их первой. Блаженка поднялась и тут заметила на своей белой юбке красное пятно: коленом она раздавила ягоду.
Она покраснела и расстроилась. Я наклонился, чтобы рассмотреть пятно поближе, и тут мне пришла в голову мысль высосать это пятно с ее юбки. Я попросил разрешения. Она подумала — вдруг мне и впрямь это удастся, и кивнула. Едва я коснулся губами пятна на белой юбке, как почувствовал сквозь ткань острую и теплую девичью коленку. И было это такое чудо, такая нежданная тайна и красота, такое волшебство, что я отпрянул и бросил на нее взгляд, по которому она наверняка поняла мое смятение. Она спросила, почему я не делаю того, что собирался. Ничего не ответив, я как полоумный помчался вверх по дороге к воротам.
С того дня я полюбил в Блаженке прекраснейшее творенье божье — женщину.
Я стал бояться ее взгляда, прикосновения, ее запаха волос, лифа, юбки, ее красных туфелек, ее ресниц… Я не хотел с ней разговаривать и даже бывал груб, когда она ко мне обращалась. Она не понимала, что со мной происходит, и становилась ласковее прежнего.
Потом наступили долгие зимние месяцы, и я стал благочестивее, чем был. Полагаю, бог простит мне, что в каждую молитву «Отче наш» я вплетал образ Блаженки, отчего постоянно путал слова. Бог, должно быть, понимал, почему во время обедни я смотрел на ее красивые длинные ресницы и забывал ударять себя в грудь. Мне велено было молиться за здравие отца, матери и за упокой души деда, которого мне надлежало именовать «его величество римский император Генрих VII, чьи кости покоятся в чужой земле»; но к этим просьбам я всегда присоединял имя Блаженки, за здравие которой я молился куда усерднее, чем за отца, мать и за прах деда-императора. И торжественно, хотя совсем тихо, я добавлял: «За Блаженку, будущую королеву…» Ибо я мечтал в ближайшее время назвать Блаженку своей супругой.
Этим замыслом я поделился со Зденеком. Он так хохотал, что чуть не задохнулся, и поспешил рассказать другому пажу. А тот сообщил обо всем бледному рыцарю, моему главному стражу. Но этот важный молодой человек не засмеялся, а сделал мне выговор за мысли, противные намерениям его величества короля, моего отца.
— Какие намерения? Когда я стану королем, то буду делать, что захочу! — возразил я и надменным взглядом смерил своего стража и вассала. Бледный рыцарь ни слова на это не сказал.
Однажды, — весна бурно пробуждалась в лесах, снег за одну ночь растаял, всюду журчали стремительные ручьи талых вод, сбегавших с холмов; стены моего величественного лесного храма были еще черными, но небо уже пахло фиалками, — мы с Блаженкой стояли на восточной сторожевой башне, любуясь открывшимся видом. Над нами узким клином пролетали большие птицы из теплых стран, они перекликались, и крики эти были похожи на звуки далеких охотничьих рогов.
Я взял Блаженку за руку и сказал:
— Если хочешь, я прикажу, чтобы тебя отдали мне в жены. Будешь королевой!
Блаженка покраснела и взглянула на меня с улыбкой. Она была на полголовы выше меня, да и старше на пять лет. Но в эту минуту словно каким-то чудом она сравнялась со мной и ростом, и возрастом, еще раз улыбнулась мне. А я обнял ее и поцеловал в губы. Словно соприкоснулись четыре лепестка роз…
Поцелуй не повторился. Быть может, потому он и был так прекрасен.
Мы уговорились, что Блаженка будет чешской королевой, как только я стану королем…
В апреле 1323 года мой отец отправился в Южную Францию, чтобы поклониться матери божьей в храме, воздвигнутом в лесах неподалеку от Кагора, над пещерой святого Амадура, где висел Роландов меч Дюрандаль;{244} со времен Карла Великого все знатнейшие рыцари мира являлись туда на поклонение. Одновременно с отцом приехал и французский король, и здесь, в этом священном месте, было решено, что чешской королевой в свое время станет отнюдь не Блаженка, а дочь Карла Валуа{245} Маргарита, по прозвищу Бланш. И что обряд бракосочетания детей будет совершен немедленно.