Перед окнами прохаживался часовой. Стояла непроглядная тьма, даже море не искрилось, потому что на затянутом тучами небе не проглядывала ни одна звездочка. Целый день собирался дождь. Пожалуй, к ночи разразится гроза. Такая, как вчера, когда генуэзцы сетовали, что от дождя намокли тетивы их луков и невозможно было стрелять.
Я попросил указать мне место для сна. Вместе с паном Бушеком и рыбаком мы поднялись по скрипучей лестнице в мансарду. Там оказалась крошечная светелка — такую вы не увидите в наших деревнях: всюду кружева и белоснежное полотно. Я подумал, что рыбак приобрел такое богатство в обмен на рыбу. Но кто тут питает склонность к кружевам? Уж не его ли пышнотелая женушка?
Тем временем пан Бушек промыл и заново перевязал мою рану. Мне хотелось спать. Свечу унесли, и я, раздевшись, лег под чистое покрывало. Только золотую цепь не снял с шеи. Меч прислонил к постели.
Выл ветер, и протяжно шумело море.
Потом шум утих, над морем взошло солнце, и в его сиянии я увидел могучий замок, простиравший к небу свои стройные башни. Меж холмов, окружавших замок, к опущенному подъемному мосту вела единственная дорога. А над замком сияло небо, каким его изображают восточные христиане. Небо было золотое. Даже глазам больно.
Я пощупал свой пульс: опять началась горячка. Откинув покрывало, я встал, чтобы рассмотреть замок поближе. И поднялся по дороге к подъемному мосту, и через богато изукрашенные ворота вошел в замок. Во дворе меня встретил белокурый рыцарь.
— Это замок Монсальваж. Что ты хочешь, чужеземец? — осведомился рыцарь.
Я сказал, что я римский император и король Чехии и хочу осмотреть замок. Рыцарь лишь усмехнулся и молвил:
— Ступай прочь и твори покаяние!
И указал на ворота. Печальный, покинул я замок и опять очутился в долине. На холме светился замок, а небо над ним золотилось все ярче и ярче. Ослепленный, сел я прямо на траву — она была прохладной, и отвел взгляд.
Запахло морем, и этот запах соли и водорослей был так силен, что одурманил меня. Я лег в постель, которая и в темноте светилась белизной, ибо вышла луна. Должно быть, дождь перестал.
Тут раздался женский голос:
— Болит рука?
И я заговорил с женщиной, которая почему-то оказалась рядом со мной в постели. Я признался, что одинок на чужбине. Что душа моя разрывается. Что я большой грешник и, искупив свои грехи покаянием, снова начинаю грешить. Что борьбу эту я веду с самого детства, а сейчас мне тридцать лет. Столько же, сколько было Христу, когда он отправился учить. Еще сказал, что меня страшит грядущее… Я исповедался ей, она же ничего не отвечала. Только гладила меня по голове, а потом молвила:
— Видишь, лихорадка прошла. Голова остыла. И рука не болит?
Рука и вправду не болела. Женщина улыбнулась.
— Теперь можешь меня поцеловать, — сказала она и прижалась ко мне всем телом.
Я поцеловал ее, и поцелуй этот был как волшебный сон. А голос ее все звучал:
— Не знаю, кто ты, но ты мне нравишься. Почему ты не целуешь меня?
Тут я вспомнил, что сегодня умер мой отец. Мысли об этом отвлекли меня, и я умолк. А девушка произнесла:
— Ты рассказываешь о вещах, которых я не понимаю. Но поцелуи твои мне понятны. Ты человек благородный и похож на волхвов со святых образов, где волхвы поклоняются богоматери. Почему ты мне не поклоняешься?
Кощунственная бессмысленность этих слов испугала меня — уж не дьявол ли, воплотившийся в женщину, лежит рядом со мной? Но у дьявола был такой нежный голос и такие горячие губы, что я перестал думать о печальных событиях дня и отогнал прочь боязнь дьявольского искушения.
Женщина та оказалась девственницей…
«В девственниц дьявол не вселяется», — подумал я радостно и вдруг стал рыцарем, который служит своей даме сердца. Я целовал ей руки, слагал стихи на языке, которого она не понимала, говорил с ней о тайной любви, самой сладкой, и наконец спросил, зачем она ко мне пришла.
— Потому что ты мне нравишься, господин! Все равно через неделю я выхожу замуж. Господь бог простит мне, что я пришла утешить тебя в твоей печали. У тебя такие мудрые глаза.
От этих простых слов я очнулся. Тотчас заныла рана, и я, похоже, снова лежу в горячке. Поэтому я сказал:
— Не открывай мне своего имени. И я не скажу тебе своего. Но возьми это на память… и уходи!