— Ты как-то не так меня ласкаешь, Ярослав, — сказала она.
Но он сжал ее еще сильнее. По ее нагому телу пробежала дрожь. Тут Ярослав взял у одного из музыкантов флейту и сам заиграл. Гости вставали из-за столов — такой странной, дикой и жуткой была эта мелодия. И барабан гремел иначе, и струны скрипок зазвучали гневными тонами.
— Быстрей, быстрей! У меня нет времени! — вскрикнул Ярослав. — Дора! Дора! Гей, гей!
И Дора начала танец — совсем новый, такого никто из гостей еще не видел. Движения Доры были замедленны, чуть ли не опасливы, было в них что-то крадущееся, умоляющее, а флейта Ярослава высвистывала тихие звуки, похожие на крысиный писк. Бубен гудел, как на похоронах.
— Гей, гей! — властно воскликнул Ярослав, и Дора пала нагим телом ему на грудь. Он швырнул флейту на пол, растоптал ее.
Потом взял Дору за руку и двинулся с ней к выходу — мимо бочек, в степенном, галантном танце. За ними тянулись мокрые следы… Двери отворились, Ярослав поманил всех рукой и вышел с Дорой на улицу. За ними на лютый мороз вышли все гости со своими собаками, и странная процессия двинулась. Поначалу над ними поднимался пар, но постепенно люди коченели от мороза и лишь еле-еле могли следовать за Ярославом и Дорой, которые все танцевали… Так вышли на реку. Светил месяц, снег был бледно-голубым. На той стороне Влтавы в перламутровой дымке выступала молочно-белая башня новой, будто с иголочки церкви.
Ярослав дошел с Дорой до середины реки. Полуголая, она даже не дрожала от холода. Ярослав не оглянулся на тех, кто за ними следовал. Одни пиликали на скрипках, другие били в барабан, вот у флейтистов от мороза перехватило дыхание — они смолкли…
Под конец над этой серой толпой на льду слышался лишь бой барабана…
Тут Ярослав с Дорой одним прыжком отделился от прочих. Замолчал и барабан.
И в этот миг изменилось лицо Ярослава. Озаренное изнутри каким-то желтым светом, оно оскалило зубы, и щеки провалились еще больше, чем, бывало, проваливались от Дориных поцелуев. Все тут поняли: перед ними — Смерть. И Смерть топнула по льду. Все отскочили, ибо лед затрещал и разошелся посреди реки, обнажив черную водную гладь. В этой проруби и исчезли плясун с танцовщицей. Лед над ними сомкнулся. А толпа, замирая от ужаса, бросилась к берегу.
Потом пошел густой снег, месяц скрылся за серой тучей, которая тяжело нависла над темным городом у зимней реки…
В тот день дул резкий северный ветер, и в королевских покоях стало холодно. Поэтому магистр Витек приказал развести огонь в итальянских каминах. И все же от повествования пана Бушека слушателей слегка знобило. Его рассказ напомнил им истории, которые зимними вечерами рассказывают детям няньки. В этих сказках фигурируют покойники, призраки всадников, коварные русалки и жестокие водяные, заколдованные принцессы и сама Смертушка, посетительница буйных пиров, осклабившееся напоминание, что прах есме и во, прах обратимся. Карл помнил картину в Пизе, которая называется «Триумф смерти». В рассказе пана Бушека Смерть танцевала — с распутной женщиной, которая совратила и довела до могилы неискушенного юношу.
Пану Ешеку не хотелось портить впечатления, которое произвел на всех троих слушателей рассказ пана из Велгартиц, все же через некоторое время он промолвил:
— Я поведаю вам сходную историю, правда, более благочестивую, как того требует мой духовный сан. Я тоже расскажу о человеке, совращенном дьяволом. Только этим человеком была женщина, более того — монахиня.
Магистр Витек удовлетворенно улыбнулся: тема ему понравилась. Однако пан Ешек предупредил:
— Не слишком радуйтесь! Мой рассказ в духе сегодняшней погоды: в нем тоже будет ветер далекого неприветливого мира. И трепещет на этом ветру жалкая девичья душа, подобная листу, уносимому суровой и неразумной силой.
Король проявил интерес нетерпеливым кивком. Его руки трудились над сухой липовой чуркой, но глаза, обращенные к возникающим образам, были полны ожидания. Король любил истории, в которых за человеческую душу ведет борьбу небо с адом.
А когда и Бушек нетерпеливо заворчал, пан Ешек повел рассказ…
Перевод Н. Аросьевой.
БЕАТА
История о том, как школяр-чужеземец совратил сестру Беату и какое чудо произошло в монастыре, основанном в Праге королевской дочерью, блаженной памяти Анежкой{266}.
Поистине опасно иметь в женском монастыре красивую ключницу. Но подобного беспокойства не было у аббатисы пражских кларисок{267}, когда эту обязанность она возложила на совсем молоденькую сестру Беату. Сестра Беата была не только самой красивой, но и самой набожной во всей обители, и ключи от монастырских ворот доверили рукам, прижимавшим к груди только крест и ладанку. У сестры Беаты были небесно-голубые глаза и алые губы здоровой девушки. Но веселость ее была нездешней, и блаженной памяти Анежка, основательница монастыря, взирая с небес, несомненно радовалась василькам и вишням в облике Беаты. Ибо ведала — то цветы и плоды целомудрия.