Довольный, возвратился Карл в свои покои. После обеда вздремнул часок, потом к нему явился с разговором пан Витек, который заявил, что назавтра король может пойти ко всенощной, которую в тот вечер будет служить пан Ешек из Яновиц. Король развеселился:
— Ты думаешь, я уже здоров?
— Надеюсь, ваша милость. Вы были послушны доктору, и бог вас не оставил.
Когда они вновь собрались вечером — была пятница, поэтому пищу подали постную, — весело бранился пан Бушек, что, мол, неделя как-то быстро кончается, он бы предпочел лечить его милость в три раза дольше. Но магистр Витек покачал головой.
— Все хорошо в меру! — сказал он. — И беседы тоже.
— Но сегодня-то еще можно?
— Разумеется. Мы уже предвкушаем ваш рассказ.
— Вы будете радоваться еще более, узнавши, что сегодня я опять расскажу вам о великой верности.
— Любопытно, — усмехнулся магистр Витек.
Но пан Бушек уже начал свое повествование.
Перевод Н. Беляевой.
БЬЯНКА
Рассказ о том, как пан Ольдржих из Врата, королевский посол в Пизе, привез себе из Рима жену Бьянку и как в Праге встретился с прекрасной римлянкой знаменитый итальянский поэт Франческо Петрарка{277}.
Ольдржих из Врата, младший брат того знаменитого рыцаря Лингарта, что сражался бок о бок с королевичем Карлом и победил под Сан-Феличе{278}, был послан королевским послом в неспокойный город Пизу. Было это в тот год, когда король наш собственноручно положил закладной камень Нового Места пражского. Исполнив в Пизе, что следовало, пан Ольдржих пожелал увидеть Рим, который когда-то осаждали его предки и где находится гробница святого Климента, в честь которого был наречен отец Ольдржиха. В Риме он пробыл десять месяцев, и его резиденция на улице Санта-Мария напоминала небольшой княжеский двор. Столько золота отвалил он за свой стол, одежу и прислугу. У пана Ольдржиха собирались отпрыски лучших родов римских, да и сам пан Ольдржих приглашался в их дома, где его представляли их сестрам как молодого и пригожего иностранца из чешской земли.
Потому никто не удивился, когда в один прекрасный день пан Ольдржих из Врата попросил у семидесятилетнего Паоло Манфреди, чьи ближайшие родственники правили в Реджио и который сам мог похвалиться тем, что из его рода много лет назад произошел святой Вит, руки его дочери Бьянки. Старец, недавно потерявший жену, что была его на тридцать лет моложе, с охотой согласился выдать свою шестнадцатилетнюю дочь за чешского рыцаря. Он был убежден, и то была истинная правда, что она достанется храброму, мудрому и достославному мужу.
После нескольких месяцев свадебного веселья в Риме и находившихся неподалеку от него Нептуновых морских банях молодожены отбыли в Чехию. В Праге пан Ольдржих из Врата поселился со своей женой в новом доме на Малом рынке. Он стал членом придворной канцелярии Яна из Стршеды и вскоре прославился быстротой ума и красноречием, а также вечерними приемами, которые он устраивал для пражан и иностранцев.
Пани Бьянка была очаровательной хозяйкой, но при этом разумной матерью двух своих сыновей и доброй супругой. Ибо она любила своего мужа, а потому полюбила и народ его, и страну. И вскоре эта женщина, статная фигурой, с маленькими грудями на широком торсе, очень хорошо стала говорить на родном языке своего супруга. Она одевалась так, как это принято у пражанок, и только в том, как она причесывала свои темно-каштановые волосы, проглядывал вкус римлянки. И походка ее, плавная и чуть колеблющаяся, осталась поступью римлянки. Так же величественно и в то же время скромно предступила когда-то мать Гракхов пред очи сенаторов. Но более всего те, кто был знаком с римлянкой, ценили в ней ее супружеские добродетели. Многие завидовали Ольдржиху, развязному и бойкому придворному. Некоторые говорили, что он такой жены не заслуживает.
Шли года, и хотя Бьянка иной раз могла повидаться с каким-нибудь итальянцем, приехавшим ко двору Карла, перемолвиться словечком на родном языке с кем-нибудь из этих людей, все равно каждый год опускал новую завесу на воспоминания ее о родной земле. Ища в прошлом образ родного Рима, она скорее видела внутренним взором очертания Праги, венчаемой новым храмом святого Вита, нежели город своего детства, то серый, то белоснежный, что лежал когда-то перед ней, залитый солнцем, окаймленный печалью ржавой равнины.