Представьте себе, что там, на небесах, стоит такой же город, как ваш. Такая же улица, только без пыли и грязи. На каждом углу горит там смоляной факел целую ночь, чтобы всякий, идучи домой, видел, где что надо обойти. Но и ям и ухабов нет на той улице, только зеленая трава проросла сквозь прекрасный округлый булыжник. И дома там высокие и чистые, и у каждого свой дом, и каждый ставит его, как хочет и где хочет, а строят ему дом каменщики и плотники из чистой любви, без денег. В том городе и на той улице нет невозвращенных долгов, нет соседок, что заглядывают в ваш горшок с похлебкой, а потом раззванивают, что она пересолена, потому что вам в голову лезет всякое безобразие, а до стряпни вам дела нет. Там нет ни коншелов, ни стражников, ни старост, ни судей, потому что люди там управляют собою сами и не совершают дурных поступков. Там пекарь печет хлеб строго по мере и весу и мясник не обманывает, там сапожник не продает сапоги, что жмут в пальцах, и портной не кидает под стол бархатный лоскут, там все пьют пиво, сваренное на совесть, и как цыпленок, когда пьет, головку к небу поднимает, так и выпивающий, сделав глоток, возводит очи горе и славит господ пивоваров. Там цирюльники — тут я посмотрел на Лукаша — не оставляют на ваших щеках глубоких порезов и не шпарят вас при купанье. Там кузнец не превращает коня в хромую клячу, там каждый получает то, о чем мечтал здесь, на земле. Кто хотел быть судьей, будет там судьей, а не священником, кто хотел быть архиепископом, будет архиепископом, а вовсе не дубильщиком кож, кто хотел шить сапоги, будет сапожником, а не писарем, кто любил делать пояса, будет их производить во множестве, кожаные, с золотым набоем. Та, которую здесь выдали за немилого, в небесах будет отдана своему избраннику, а кто свою избранницу любил, будет с ней вечно, когда двое на земли разлучены, они будут связаны на небеси и будут пребывать там вместе, счастливые, во веки веков. И будет там их любовь безоблачна и беспечальна, потому что блаженные на небесах не знают ни печалей, ни облаков. А потому терпите, дорогие прихожане, овечки мои любимые, на этом свете, ибо ждет вас блаженство небесное и радость бесконечная. Вся ваша здешняя радость, если какая у кого есть, кончится быстро, ох как быстро, со смертью. Радость же небесная вечна. Господь наш справедлив и милосерд. Итак, повторяю: если кому выпало здесь любить друг друга, но любовь их оказалась несчастна, воздастся им радостью на том свете, ибо — и тут я посмотрел на Анежку и Лукаша — бог любит страждущих и обремененных, и воздаяние их на небесах сладостное и к тому же вечное. Аминь.
Когда я кончил, все мои прихожане улыбались и облизывались в упоении. Потому что каждый думал о своей заботе, которая на небесах превратится в удовольствие. Только Лукаш с Анежкой нахмурились. И уже не глядели друг на друга, а мрачно уставились в землю.
После обедни подошла ко мне тетушка Альжбета в своем воскресном чепце, приложилась к руке и сказала:
— Знаешь что, святой отец, мое желание — чтобы провалилось в тартарары это бесстыжее милованье Анежки с ее цирюльником. Оно как, тоже исполнится?
— А другого желания у вас нет? — спросил я, расстроившись. — Что, если Анежка с Лукашем желают как раз наоборот?
— Про это я не думала, но только он не должен получить ее и на небесах! — сказала старуха и, кашляя, ушла. Я был рад, что другие прихожане не расспрашивали о подробностях моего «Видения Иржика»{283}, потому что тут бы я совсем погорел.
Во-первых, своей проповедью я нарушил церковный устав, а, во-вторых, говорил о том, что на сердце накипело. А это духовному пастырю не положено. Разум должен вести его окольными путями, даже когда сердце требует идти напролом.
И все-таки я был уверен, что убедил Лукаша и Анежку. Они так печально глядели в землю. Верно, прощались друг с другом мысленно. А прощались потому, что знали, что получат сторицей на небесах то, что им было недодано на земле. Моя проповедь била прямо в цель. Набожная Альжбета будет удовлетворена, а церковь получит солидный взнос, если мне удастся отвести Анежку от ее соблазнителя.
Но в тот же воскресный день, поздно вечером, шел я по берегу реки, поросшему ивняком и камышами, любовался отражением молодого месяца в волнах, окликнул задумавшегося рыболова в челноке над омутом и молился господу богу благодарственной молитвой за этот святой покой, за плеск волны, за темные ракиты над водой, за птичье сонное посвистывание. Звезды двигались над моей головою вместе со мной, и я чувствовал себя в ту минуту немножко святым Франциском Ассизским…