— Не пугайся, Герштель, я должен тебе кое-что сказать… Гейдельберг пал! — в глазах Турна стояли слезы, как тогда, после Белой горы. — Нет больше дома у нашего короля!
— Пора ехать отсюда, — мрачно сказал Иржик. — По мне, так лучше воевать с мечом в руке.
— Да, но где воевать? Я напишу в Брашов. И в Гаагу напишу…
Князь Бетлен на письмо ответил, что Турн должен оставаться там, где ему приказано, и ждать новых указаний. Корлату надлежало незамедлительно вернуться.
Корлат отправился в путь так же бодро, как и прибыл сюда.
Из Гааги ответа не пришло. Видно, Камерариусу своих забот хватало.
А Фридрих все занимал деньги у голландских евреев, по-королевски транжиря их в Седане.
9
«Ваше величество, светлейшая королева и принцесса! — писал Турн Елизавете в Гаагу. — Близится рождество, и сердца наши все больше сжимает тоска по родине. Здесь нет ни одной протестантской церкви, где можно было бы в наш большой праздник посвятить свои мысли богу. Нет здесь и снега. Стоит вечная весна. Колокола звонят иногда на греческих церквах в Пере, но вера эта — почти языческая, во многом близка папской с роскошью ее икон и статуй. Я, ваше величество, простой солдат, мне не понять красоты древних развалин, египетских колонн, арок ипподрома, называемого здесь Атмейданом, скульптур из коллекции досточтимого сэра Томаса, который, впрочем, отнесся к нам по-братски взыскательно и радушно. В его доме я видел ваш портрет. Он взволновал меня. Беды бессильны перед вашей красотой!
Я солдат, лукавить мне не пристало, а потому чувствую себя здесь неловко. Жизнь посла — это добровольное изгнание. Вечно вокруг него скопище заговоров, отвратительного человеческого тщеславия. Ложь звучит и день и ночь — за завтраком, обедом и ужином. Во лжи находят особый изыск, а уж пьют и едят тут до изнеможения. За столом выслушивают, выпытывают, что удастся. Чего посол не выведал за бокалом — выведают у падших женщин. Чего не знают и они — наверняка известно слугам, писарям, сводницам, греческим купцам или торговцам-евреям. Мило беседуя с послом, знай, что все услышанное он использует против тебя же. Грустно все это, особенно теперь, когда фортуна повернулась спиной к нашему оружию. У мира короткая память. Не много воды утекло во Влтаве с тех пор, как мы покинули Прагу, однако мир уже не помнит или не желает помнить, что славилось когда-то среди прочих и чешское королевство… О нем молчат, словно и не было его никогда…
Да, я человек крепкий, но меня это ранит в самую душу. Хорошо еще, что рядом молодой рыцарь, верящий в свою родину и в вас, королева! Я имею в виду Иржи Пражму из Хропыни, вашего бывшего пажа, Edelknabe, или, как здесь говорят, ич-оглана. Когда грусть одолевает меня, он рассказывает мне о своем Кромержиже, о Гане, о Праге, но чаще всего о вас, чтимой им превыше всего. Речи этого юноши, обстоятельного и рассудительного, задевают за живое. Роль вашего посла он сыграл бы не хуже моего. И образование получил — не то что я. Иржи просил меня передать Вашему Величеству нижайшие поклоны, сам же он писать не отваживается. Если это доставляет вам хоть малое удовольствие, вспоминайте о нем иногда. Я называю его так же — Герштель, помните?
День здесь короток, но климат много теплее, чем у вас, в Голландии. Надеюсь, еще до получения моего письма вы дождетесь своего супруга, его величества, из похода в Пфальц, Эльзас и Седан, где, как нам известно, он оправлялся от тягот военных походов. Горько слышать, что войска князей-протестантов, а именно Христиана Брауншвейгского недостойно вели себя в городах на Рейне. Мне ли не помнить, как трудно управляться с наемными солдатами: остается лишь скорбеть, что народы не воюют за себя сами, как во времена Жижки.
Простите за столь грустное письмо вашего впрямь невеселого, но и в невзгодах до смерти преданного Вашему Королевскому Величеству
В том же духе Турн написал и королю Фридриху, вспомнив рождество 1619 года в пражском Граде, появление только что прибывших в Прагу послов Бетлена, рождение под заснеженной крышей королевского Града принца Рупрехта.
Третье письмо — на этот раз зашифрованное — было адресовано Камерариусу. Турн жаловался на английского посла и обещал несмотря ни на что выпросить у турок хотя бы двадцать тысяч солдат в помощь Бетлену, если тот начнет новую войну с императором, на этот раз, надеялся Турн, победную.
Еще не кончился сочельник, а он уже снова писал королеве: о невеселом рождестве в стамбульском караван-сарае, о том, как не хватает ему, старику, и юному Иржику друзей, которые хотя бы отчасти заглушили бы тоску по родине. Турн сдержанно посетовал, что сэр Томас и голландский посол, будучи протестантами, не соблаговолили в эти праздничные дни пригласить к себе одиноких изгнанников. «Волей Всевышнего да будет Новый год счастливей старого и у вас, и у нас!» — закончил он.