— Это я, Шар! Открывайте! — неслось со двора.
Наконец звякнула щеколда, и дверь открылась. Шар, переступая порог, скомандовал Дамдину:
— Заходи!
— А-а! Это ты? Только приехал? — встретила его мать и, ничего больше не сказав, прошла в глубину комнаты и стала сладко потягиваться.
Волосы у нее были взлохмачены, изо рта торчали почерневшие зубы, а глаза поблескивали, словно у змеи. Сама она была белолицая и худая. На полу, укрывшись грязным одеялом, спали три малыша. Их пятки выглядывали из-под одеяла.
В тесной комнате стоял неприятный запах, тяжелый и неистребимый. Пахло угольной гарью, прокисшими овощами, ореховым маслом. Мать, посмотрев на Дамдина, спросила у сына:
— А это кто? — И, не дожидаясь ответа, предложила гостю: — Садись.
— Это наш дарга, мама… Наш бригадир… Он меня привез, — выпалил Шар.
Дамдин еле сдерживал смех. Шар усадил его на табуретку прямо у двери.
— Поешь из кастрюли. Там, кажется, еще немного осталось. Поешь и ложись спать. — Она зевнула и начала набивать самокрутку.
Шар подмигнул Дамдину, и тот поспешил протянуть ей дорогие папиросы «Надом», которые подарила ему мать Гэрэл. Женщина взяла папиросы и, отложив свою самокрутку, спросила у сына:
— Хорошо доехал?
Дамдин был страшно удивлен тем, как она холодно встретила своего сына. «Нет чтобы крепко обнять его, поцеловать в лоб, в щеки, разахаться да разохаться от безмерной радости… — думал он. — Любая мать ведь так поступает».
Дамдин, конечно же, ничего не знал о ней, о ее прошлой жизни, безотрадной и тягостной. На своем веку она сменила нескольких мужей, и все они без исключения были китайцы. Многое, конечно, она и повидала, походила в нарядах. Однако вся жизнь ее прошла на задворках города, там, где как раз и селились китайцы. Шли годы, и она незаметно для себя стала равнодушной ко всему, что ее окружало… Солнце взошло — значит, день наступил; деньги появились — значит, надо их тратить… Дальше итого ее помыслы уже не заходили.
У нее было несколько детей. Старшую дочь, как только ей исполнилось шестнадцать лет, заставила бросить школу и выдала замуж за китайца-обувщика. Затем каждое утро бегала к ней и поучала, как жить. Хотела, чтобы дочь наверстала все, чего она сама не успела в молодости. Каких только советов и наставлений девушка не наслушалась…
Ее третий муж, водовоз, давно уже подался на родину, забрав все свое имущество. С тех пор она стала курить, жаловалась на постоянные головные боли. Потянулись однообразные и скучные дни. Вспоминая свои молодые годы, она сожалела, что все делала не так, но время безвозвратно ушло. Она затаила обиду и зло на всех и теперь учила свою дочь мудрости. Пытаясь забыть прошлое, она постепенно пристрастилась к крепким напиткам, которые (теперь она твердо верила в это) хоть как-то скрашивали ей жизнь.
Ни почета, ни уважения со стороны других на ее долю не выпало. Вернее, ей все это было безразлично. Были у нее и родственники в худоне, но она считала их дураками, которые, кроме конского навоза, ничего не видели и видеть не хотят. Случалось, они заезжали к ней, но она обращалась с ними высокомерно и всем своим видом показывала, что знаться с ними не хочет. Те и обижались, и огорчались, глядя на ее жизнь.
Делать она тоже толком ничего не умела, даже сварить овощной суп ей было не под силу. Любила, правда, рассуждать о драгоценностях, но по-настоящему нисколько в них не разбиралась: что простой камень, что драгоценный металл были для нее одно и то же.
Шар был самым старшим в семье. В этом и была его беда. За свою жизнь он прошел через руки многих отчимов, людей совершенно разных как по характеру, так и по складу ума. Каждый тянул на свою сторону — вот и испортили его. Первый отчим баловал его с малых лет, считая, что если мальчишка будет относиться к нему хорошо, то и жена будет любить его. Ничего он для него не жалел, даже денег. Второй отчим тоже решил не отставать и позволял Шару все. Третий счел пасынка дураковатым и держался обособленно, не подпуская его к себе.
Шару же этот понравился. Наблюдая за ним, он твердо уверовал, что такая жизнь — все для себя — самая правильная. Мать быстро заметила перемену в сыне, но ничего не сказала, решив: «Пусть будет так, если ему это по душе».