Боже правый, неужели все это написал я?..
Сегодня со мной случилось очень странное происшествие. Прежде я не обратил бы внимания, но теперь, когда решил присмотреться к себе…
Я переходил улицу и у трамвайной линии на секунду задержался. Ясно помню, что меня тянуло наступить ногами на узкую, блестящую ленту рельсов, одиноко бегущую по широкой серой мостовой, и раздавить ее. Ноги мои сами шагнули к рельсам, я наступил на них и стал топтать. И вдруг из-за поворота вынырнул трамвай и стал стремительно приближаться. Нас разделяло шагов двадцать, не больше.
А я не в силах был сойти с рельсов! И при этом совершенно отчетливо сознавал, что если задержусь хоть на секунду — спасенья нет, трамвай задавит меня. Смерти я не жаждал, мне хотелось сойти с рельсов, броситься прочь, но я был бессилен сделать это. Напрасно я пытался оторвать ногу, она сама опускалась на рельсы, и я топтал, давил их Чувства мои раздвоились: со сладким замиранием сердца и в смертном поту я глаз не сводил с приближающегося трамвая. Что-то мешало мне сдвинуться с места… а ведь я слышал, как со всех сторон неслись предостерегающие выкрики.
В последний момент кто-то оттащил меня.
Я хотел уйти — и не мог! Выходит, я не распоряжаюсь собою? Что же это за сила такая держит мою волю в кулаке и не дает ей пошевельнуться, помыкает мною помимо моего сознания и воли?
…и дух господень простерся над водами…
3-го июля
Прочел сегодня свои вчерашние записи и нашел их орфографически правильными и вполне логичными. Правда, создается впечатление, будто я иногда запинаюсь.
Выходит, если я сознаю свою ошибку, то я не совершаю ее.
В последней строке заметок есть стихотворный ритм, что бы это значило?.. Меня все больше тревожит этот вопрос. Слова как бы дышат огнем, пламя обжигает лицо, когда я наклоняюсь, чтобы прочесть строку.
Когда требовалось убивать, я не мог, а теперь…
28-го июля
Я — исчадье бед, ниспосланных миру! Исчадье бед, ниспосланных миру!
Почему? И сам не знаю, но это так. Горе мне, и горе миру!
Я пишу какую-то чушь.
Во мне все пылает. Жар, жар, жар… ах, как жжет! Огонь… Если огонь прорвется наружу, он опалит нависшие с неба облака и иссохшую землю. Земля покрыта сухой корою!
Я все острее чувствую, что воля моя вышла из повиновения. Раньше, когда я был солдатом, душу мою стискивал железный панцирь, и через лопнувшую кожу сочилась кровь, и все надо было делать по принуждению, и надо было убивать… Но тогда я не мог, зато теперь чувствую, как воля совершенно обособляется от меня… иногда она покидает меня, отделяется от плоти моей, или, вернее сказать, я отделяюсь от нее, стряхиваю с себя, как ссохшийся стручок, и убегаю, спасаюсь от нее и словно растекаюсь по всей Вселенной… В такие моменты мне вроде бы хочется убивать… Убивать? Мыслимо ли это?
Однажды штык вонзился в чью-то податливую плоть…
7-го сентября
Мое состояние все сильнее обостряется! К чему это приведет, господи?
Сегодня я хочу рассказать об одном случае… Только бы мне удалось изложить вразумительно!
Прежде, однако, отмечу новый симптом: последнее время я не могу видеть военной формы. Стоит мне только на ком-нибудь ее заприметить, как кровь бросается в голову, и я в невменяемом состоянии долго брожу по улицам. В этом состоянии я не ощущаю собственного тела, а душа моя, освобожденная от пут и оков, словно парит над миром, и сознание обособляется от меня.
Исчадие бед, ниспосланных миру!.. Да, в подобные минуты так оно и есть!.. Но это еще не конец… самое страшное впереди!..
Я хочу описать тот случай, хотя бы вкратце — иначе мне так и не закончить!..
Сегодня Сабо потребовал объяснения, почему я вчера вечером в десять часов, ровно в десять часов, утверждает Сабо, потому что тогда он стоял возле уличных электрических часов и заметил время, — словом, почему я, когда мы с ним встретились, не ответил на его приветствие, хотя и заметил его: ведь я посмотрел ему в лицо и на ходу задел его рукою. И почему я не ответил, когда он вслед окликнул меня, а я обернулся, в упор взглянул на него и зашагал себе дальше. Он верно описал, в чем я был одет, да и мой шрам на лице он успел хорошо рассмотреть. И насчет времени он не ошибся, потому что как раз запирали подъезд, у которого он стоял. Все это происходило на проспекте Юллеи.
А я вчера вечером в пять минут одиннадцатого сидел в кресле, у себя дома, в Уйпеште, в полутора часах ходьбы от проспекта Юллеи! В этот момент я проснулся, потому что от усталости заснул сидя, и сразу же, как пробудился, посмотрел на часы. Я запомнил время потому, что тогда прикинул: еще целых восемь часов можно поспать до утра. Утром, как обычно, я сверил свои часы с электрическими: они шли точно. А поскольку было воскресенье, то я весь день никуда не выходил из дома.