Юли затрясла головой.
— Меня не проведешь, — заявила она. — Мертвяки ужасно тяжелые, я ж одна была в доме, когда отец мой помер, но мне его и с места было не сдвинуть, хотя и я ведь не муха слабосильная.
Ковач-младший молча повернулся, подошел к телу, лежавшему у стены, опустился рядом с ним на колено. Он осторожно посадил мертвеца, прислонив спиною к своей груди, чтоб не качалась голова, затем одной рукой подхватил его под коленки, обнял и, словно держал на руке младенца, единым усилием мощных бедер встал; даже шея его при этом не покраснела.
— Ох ты-ы! — выдохнула позади него девушка.
Чернобородая голова мертвеца от резкого толчка мотнулась вперед, свесившаяся рука закачалась.
Когда Ковач-младший вновь появился из подворотни, девушки в красном берете простыл и след. Он подождал немного, оглядывая прохожих, тревожным взглядом обвел зрителей — торжище в соседней подворотне, потом сунул руки в карманы штанов и зашагал прочь. Он был уже возле Западного вокзала, когда кто-то сзади крепко ущипнул его ногтями за руку.
— Выходит, напрасно я пряталась, дылдушка вы эдакий! — возмущенно воскликнула Юли, ее лицо раскраснелось от бега. — Вы даже не поискали меня? Да ведь я было потеряла вас, глупый вы сиротинушка!
Ковач-младший остановился, посмотрел на девушку и вдруг гулко хлопнул в ладоши. Прохожие оборачивались, с добродушной улыбкой глядели на радостно изумленного великана.
— Так, значит, вы спрятались, барышня Юли? — бормотал он ошарашенно. — Хотели, стало быть, чтобы я нашел вас.
Его физиономия с недоумевающим носом-пуговкой над полуоткрытым ртом выражала блаженное восхищение; широкие, по-детски гладкие щеки (забота пока не проложила на них ни одной борозды, опыт не опалил бодрящим своим дыханием) словно заигрывали одна с другой и жарко пылали под легким золотистым пушком, сами подставляя себя фуриям на расправу. Младенческая гладкость кожи нарушалась всего лишь двумя деталями: коричневой бородавкой с ноготь величиной, вздрагивавшей над левой бровью, и едва заметным, чуть завивавшимся льняным пушком на подбородке, напоминавшим жиденькую шевелюру новорожденного. И десны у него были чистые, розовые, как у младенца, молочно-белые зубы, мягко светясь, ровной чередой уходили в глубь рта, налитые вишневые губы свежо блестели.
— Так вы хотели, барышня Юли, чтобы я нашел вас? — повторил он оторопело и, приоткрыв рот, еще раз хлопнул в ладоши изумленно и гулко.
— Черт хотел, а не я, — сердито отозвалась Юли.
Исполин взял девушку за руку и усадил рядом с собой на каменные ступени вокзала. Позади них, чуть повыше, зажмурившись, грелась на солнце старуха, немного поодаль господин в очках, похожий на учителя, предлагал прохожим спички, огниво и золотистый, затканный цветами пододеяльник.
— Барышня Юли, вы не боитесь меня, правда? — спросил Ковач-младший и, от волнения, от напряженного ожидания опять позабыв закрыть рот, так и впился глазами ей в лицо. — Меня все боятся, барышня Юли. Вот вы скажите, разве ж я виноват, что такой страшила? А ведь я и не бранюсь никогда, и ссор не затеваю, грязного слова в жизни не вымолвил… Да, может, и вы меня боитесь? — с испугом спросил он немного погодя, уловив на ее лице гримаску.
— Очень боюсь, — сказала Юли.
Исполин встал.
— Тогда я пошел, барышня Юли, — вымолвил он горестно.
— Погодите! — вскрикнула Юли. — Сядьте на место. Вот коли докажете, что мне вас бояться нечего, так я и не стану.
Ковач-младший угрюмо глядел перед собой.
— Как же можно это доказать? — спросил он, наморщив лоб.
— А вот так, — сказала Юли. — Вы подставите лицо, а я вам пощечину закачу, что есть мочи ударю, прямо здесь, у всей улицы на виду — но только вы честное слово дадите, что не тронете меня.
Исполин недоверчиво покрутил головой.
— И вы после того не станете меня бояться? — спросил он.
— После того не стану, — сказала девушка.
Ковач-младший молчал, думал.
— Вправду бояться не будете? — спросил он немного погодя. — Никогда больше не будете бояться меня?
— Никогда! — пообещала Юли.
— Отца моего Милан Ковачич звали, — тихо проговорил исполин, — и был он в селе самый сильный. На две головы меня выше был… да из-за бабы одной на вязе повесился, перед управой аккурат, чтобы утром все и увидели. Вот после того я в Пешт и подался…
— Ковачич? — переспросила девушка. — Чего болтаете? Такой фамилии нет.
Исполин покраснел.
— Отец мой серб был, — сказал он, — а мать австриячка… Первая-то ветка сломалась, а вторая уж выдержала. С тех пор, барышня Юли, ни одна женщина пальцем меня не коснулась. Ну, а теперь бейте, если желаете.