— Ну-ну, девочка, чего надулась, как мышь на крупу, — раздался голос Беллуша в наступившей тишине, — не вы первая, не вы последняя. Вот соль, держите, для вас уж не поскуплюсь, хоть и даром отдам.
Из кармана брюк он вынул маленький белый кулек и протянул его девушке. Юли молча его схватила и тотчас повернулась к молодому мужчине спиной. Дядя Чипес наклонился, приглядываясь.
— Что это? Соль? — спросил он с задышкой, обеими руками держась за свою длинную седую бороду. — Что за нее отдать-то нужно? Да вы не беспокойтесь, барышня Юли, я сам зайду к нему и отдам!
Черная кошечка на коленях у рыжей гостьи вдруг отчаянно замяукала.
— Собак боится, — пояснила хозяйка, — да и неудивительно, чуть не со всего Андялфёлда дворняги скребутся вон за забором… Но как вам нравится замарашка эта, как нос-то дерет! Право, сосед, вы бы спросили, в каком это институте благородных девиц она воспитывалась?
— А он кто, молодой человек этот? — прошамкал сидевший рядом с нею пожилой седоусый столяр: за последние полгода у него выпали все передние зубы. — Он что, здесь, на складе, работал?
— Здесь он не работал, — ответил дядя Фечке, обеими руками прижимая желудок, — не то я бы знал его.
— Но тогда откуда ж…
— По-моему, он из гаража.
— Шофер, — подтвердила жена корчмаря, — его Фери Беллуш зовут. Только теперь он там не работает. Я его знаю, дела с ним имею, да и живет он возле нас по соседству.
— Пригож, — отметила рыжая гостья. — Фу ты, прямо сладу нет с этой кошкой… И где же сейчас он служит?
— Я думаю, нигде, — сказала корчмарша. — Мешочник стал. Давеча вот муку привез из Печа и мне предлагал.
— Почем?
Корчмарша только махнула рукой.
— А с чего все-таки замарашка наша нос так дерет? — спросила рыжая. — Что за фанаберии по нынешним-то временам! Ну, захотелось молодому человеку переспать с бабенкой. Не желаешь — так и скажи, и дело с концом.
— Да, может, он ей как раз очень даже по душе, Беллуш этот, — покивала самой себе корчмарша, — оттого и взъярилась.
Гости сидели вокруг костра тесным, ни на миг не размыкавшимся кольцом — все, кроме седобородого старца, который, словно пес, кружил вокруг костра, да Иштвана Ковача-младшего, застывшего поодаль и задумчиво, словно пастух за стадом, наблюдавшего за маетою гостей; мясо на огне поспевало, от его острого, сдобренного луком духа даже у самых выдержанных текли слюнки. Старая женщина с чистым лицом и пучком седых волос успокаивающе придерживала руку сына: рука его так дрожала, что старушка боялась, как бы не совершил сын какой-нибудь непристойности в жадном своем нетерпении. От бешеного приступа голода у нее у самой уже сводило желудок, и, когда ветер швырял прямо в нос острый луковый запах, она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание; ей хотелось схватить это мясо руками и, не мешкая, зубами в него вцепиться… «Но мы все же люди», — думала она. Ее сосед слева непрерывно скрипел зубами, она и его погладила бы сейчас по руке, успокоила бы немного! «Ох, — думала она, — только бы не случилось беды потом, когда люди станут пить и потеряют власть над собой!» Ее сердце сжималось.
— Хорошо, что он не услышал! — сказал кто-то с ней рядом.
— Про что вы?
— Да про ту сделочку, что предложил девушке этот тип с гитлеровскими усиками!
— А если б и услышал? — проворчал корчмарь.
— Ну, не знаю, — пожала плечами женщина, — мне, правда, он добрым человеком кажется, да ведь, если рассердится…
Беллуш, сидевший неподалеку на груде досок, вскинул голову, посмотрел на говорившую и обнажил в усмешке все свои безупречные белые зубы.
— Ну, рассердится, и что же?
Никто ему не ответил. Ветер метнул в их сторону вившийся над котлом пар, корчмарь раздраженно закашлялся.
— Нечего кашлять, дядя Чич, — быстро к ним повернувшись, сказала Юли, — стоит мне только словечко вымолвить, он типу этому все ребра пересчитает… так что кашлять-то не к чему.
— Это кому ж он ребра пересчитает? — Беллуш разгладил усы. — Вы про меня?