И когда за вереницей женщин, идущих по тропе к полю, Юльча и Яни завидят матушку Балог с крохотной девчушкой, которые плетутся в самом хвосте, — малютка уже очень устала, но бабушка не берет ее на руки, у нее нет третьей руки, сердца их настраиваются на веселый лад: ах, и дочурка пришла, так бы и съел тебя, ягодка, только б не занозила ножку.
Всю неделю, когда выпадает минута передышки, им приходит на ум: что душа-радость Бёжике, как она поживает там с бабушкой? Не шибко ли скучает по отцу с матерью?
А иной раз какая-то сумасшедшая тревога сжимает сердце Юльчи: ох, мне снился такой дурной сон, уж не стряслось ли чего с дочуркой? У матери столько дел, и ребенок Эсти тоже при ней, где ей уследить за обоими. Как бы не угодила в уличную канаву или в яму к свиньям. Тоже вот и Чако: эта старая дрянная свинья такая опасная, так и валит с ног, ах, как бы не укусила девчушку. Мне довелось слышать, как свинья сожрала младенца… Вот этак и у свояченицы Сабо сгинул ребенок в страду…
Так сетует Юльча Варга всю неделю, и уж так-то она радуется, увидя свою букашечку, семенящую рядом с бабкой.
К счастью, наступает время обеда, долго ждать не приходится, порядок тут прямо солдатский: женщины, приносящие еду, усаживаются в ряд на краю жнивья в стане, если есть деревья, то под ними, если нет, то прямо под палящим солнцем или у копен, еще почти не дающих тени — солнце стоит в зените, — и ждут, пока не закончат составлять снопы в копны.
Радостно возвращаться наконец в стан. Янош устал, очень устал — жатва не такое дело, чтобы можно было набраться сил по ходу работы, и матушка Балог смотрит на худое костлявое лицо Яни, в его глубоко запавшие усталые глаза, на его исхудавшее тело и тощие ребра с той же тревогой, что и Юльча Варга, и то же невыразимое беспокойство гложет ее сердце: господи, выдержит ли? Сгубили, сгубили красивого сильного парня, мою кровиночку, моего старшенького… И отвертывается, чтобы смахнуть набежавшую на глаза материнскую слезу.
К счастью, ни Яни, ни Юльча не замечают этого, они заняты умыванием и болтовней с девочкой, которая уже спрашивает:
— Отец, ты поймал мне птичку?
Отец не отвечает, не может: у него полон рот воды, но, вытираясь полотенцем, он загадочно улыбается и быстро сдергивает с котомки прикрывающее ее ветхое одеяло — где уж теперь его нарядный крестьянский кафтан? — шарит в котомке и достает птицу — красивую маленькую перепелку с гладкой головкой. Птица испуганно моргает крохотными глазками, вдруг попав из темноты на яркий солнечный свет. Вот она, моя крошка, посмотри: птичка, перепелка, я поймал ее для тебя.
И вправду, он поймал ее, хотя за ней пришлось побегать. Она вспорхнула у него из-под косы, за нею бросились вдесятером, но в конце концов она досталась Яни, ибо не может человек быть таким усталым и бессильным, чтобы не доставить маленькую радость своей дочурке, которую не видел три года с тех пор, как она родилась. Чего не сделает человек ради того, чтобы снискать любовь своих детей. Ведь в этой маленькой девочке он так и видит ее родную мать… Эти глаза, эти глаза, этот милый заостренный носик, темные брови, слегка приоткрытые губы, белоснежные зубы: вылитая мать, вылитая мать!
А девочка смотрит округлившимися глазками на быстро дышащую от страха птичку и хотела бы, да не смеет ее взять. Тогда отец берет крохотную ладошку и гладит ею птичку. Она не укусит, моя крошка, посмотри, какая она кроткая!
Да, это так, у Бёжике уже есть опыт, она знает, что всякого зверька надо остерегаться. Наседка так и налетает, когда с цыплятами, котенок царапается, воробышек щиплется, а вот маленькая перепелка молчит и только моргает: хорошая птичка, не клюется.