В душе Йожи, как всегда при виде этих людей, вспыхнула ярость, и он ворвался в комнату вне себя.
— Сколько раз тебе говорить, чтобы этих типов в моей квартире и духу не было? — накинулся он на Ибойку.
Ибойка заранее приготовилась к схватке, она только и ждала, что скажет ей этот сиволапый мужик. Выпитая палинка и черный кофе придавали ей храбрости.
— Что такое? Это мои-то друзья для тебя «типы»! Да они лучше тебя во сто раз, заруби себе это на носу!.. И больше любят меня, чем ты…
— А мне наплевать, пускай любят, но сюда им ход закрыт!
— А мне наплевать на тебя, они все равно будут приходить ко мне! Ты мной не командуй, я тебе не прислуга!
— Я сказал: или я, или они. Эти проститутки и проходимцы тебе не компания…
— Ай-ай, вы только посмотрите на эту деревенщину! Как он задается! Ему, видите ли, мои знакомые нехороши… Но сам-то ты кто, что так задираешь нос? Что ты такое?! Мужик сиволапый, деревенский чурбан!
Йожи усилием воли овладел собой.
— Берегись, Ибойя, берегись… Думай, что говоришь, не то, смотри, добра от меня не жди! Больше я не буду таким простаком…
— А чем ты будешь? Чем ты можешь быть, несчастный дуралей, чем ты был до сих пор? Ничтожество, деревенщина, чурбан! Даже стахановца из тебя «товарищи» сделали. Хватит с меня, натерпелась, пропади ты пропадом со своим мужицким отродьем!..
Для Ибойки и ей подобных слово «мужик» — это страшное оскорбление, и потому, желая уколоть противника в самое сердце, смертельно обидеть его, она повторяла это слово бессчетно.
Но Йожи был уже не таков, чтобы стерпеть это. Не было больше любви, деревенской приниженности, его ничто не связывало, а чувства благоразумия и приличия уже не могли обуздать гнев, который бушевал в нем сейчас.
Задыхаясь от ярости, он крикнул:
— Молчи! Замолчи сейчас же, дрянь, скверная баба, задушу! — И он ринулся к ней схватить ее за горло, чтоб закрылся наконец этот наглый, мерзкий рот.
Он уже рванул ее за блузку на груди, уже занес кулак, но в последний момент вопль насмерть перепуганной Ибойки отрезвил его, вернул ему крупицу того благоразумия, каким наделили его природа и воспитание.
— Вон отсюда, чтоб я тебя не видел!.. — прохрипел Йожи, но Ибойка этого уже не слыхала. Вырвавшись из его рук, она опрометью бросилась к дверям и выбежала вон.
Дочка уже спала, но шум разбудил ее, и она заплакала от страха. Овладев собой, Йожи вошел к ней:
— Не плачь, детка, все будет хорошо… Твой папа с тобой, папа тебя любит.
Девочка притихла. А Йожи внезапно, словно его осенило, вытащил самый большой чемодан и торопливо начал укладывать в него свои вещи — рубашки, брюки, пиджаки, бритвенные принадлежности. Потом быстро, как человек, решивший про себя что-то очень важное и не желающий терять ни минуты, одел дочку — он умел это делать, приходилось не раз, — мигом разыскал ее платьица и втиснул их в чемодан. С порога он в последний раз обвел взглядом свою когда-то уютную квартирку, погасил электричество, запер дверь и вышел в сырой осенний вечер.
Через несколько минут, в течение которых он не раз перекладывал с плеча на плечо поднятую с постели испуганную девочку и брал в другую руку тяжелый чемодан, Йожи нажал кнопку у дверей квартиры товарища Бенчика.
Там уже собирались ложиться спать, но не выказали особенного удивления. Йожи с каплями пота на лбу, слегка запыхавшись, застенчиво поздоровался.
— Тетушка Бенчик, приютите нас, пожалуйста, на одну ночь. Завтра я найду себе квартиру… — Это было все, что он мог выговорить — перехватило дыхание, к горлу подкатил горький комок.
— Конечно, сынок, конечно… И не на одну ночь, а сколько нужно будет. Ну, Эвика, иди к тете Бенчик, детка… — И она взяла девочку на руки. Никто ни о чем не расспрашивал — все было ясно и так. А товарищ Бенчик взял у Йожи из рук чемодан и поставил возле шкафа, словно он стоял там всегда.
1954
Перевод Ю. Шишмонина.