Шайо, огромный волкодав с белой шерстью, растянулся в стороне от игроков, ибо предпочитает держаться подальше от людей, а точнее, от палки. Вытянувшись на маленьком пригорке и положив голову набок, совсем как человек, волкодав лежит недвижимо, словно неживой. Зато Фюрге, кудлатая собачонка пули, примостилась у ног пастуха Мишки, своего хозяина, и бодрствует, положив морду на передние лапы, в любую минуту готовая вскочить по первому знаку властелина.
Нет, Фюрге не дремлет, она вообще привыкла мало спать, и притом очень чутко. Если она иногда и смыкает глаза, то лишь на секунду, и тотчас вновь открывает их — не случилось ли чего, ведь хороший слуга постоянно должен быть начеку.
Но ничего особенного не происходит, стадо пасется, а хозяева играют в карты. Фюрге не разбирается в картежной игре, во всяком случае пока — ведь ей всего полтора года, она еще щенок и проходит выучку. Взгляд ее зорких, умных глаз летает вслед за грязными, засаленными картами. Фюрге никак не может понять, что, собственно, делают эти два человека, сопровождая свою странную работу то ругательствами, то громким хохотом; то улыбнутся, а то подмигнут друг другу, то сосредоточенность на их лицах, то гримаса, а вся работа состоит в том, что они смешивают, раздают и по очереди шлепают друг перед другом пестро раскрашенные кусочки картона. Ни едой, ни питьем тут не пахнет, радости или гнева тоже не заметно — эти четыре понятия Фюрге уже твердо различает своим собачьим умом. Впрочем, знает она и то, что ругань — это плохо, — таков был первый урок, преподанный ей пастухом Мишкой, зато смех, хохот — это очень хорошо. Но если хозяин то ругается, то хохочет, то смотрит волком, то подмигивает и улыбается во весь рот — что это может означать? Фюрге недоумевает.
Фюрге — собака от природы умная, как все пули, и, как всякое юное существо, очень любит играть, но откуда, скажите, ей знать, что люди именно этим сейчас и занимаются? Фюрге тоже иногда играет, но гораздо реже, чем ей того хотелось бы. С овцами не поиграешь, у них нет ни капли юмора; трусливый, вечно блеющий народец, а кроме того, овцы ее непосредственные подчиненные. Остается еще волкодав Шайо, но это унылый и ленивый пес, он всегда дремлет, и, если Фюрге все же пытается вовлечь его в игру, он сердито огрызается и пускает в ход клыки. Поэтому Фюрге играет только с хозяином, если видит, что у него хорошее настроение. Она подпрыгивает за палкой чуть ли не на метр или мчится за брошенным комком земли даже в холодную воду, а потом носится вокруг стада или кругом хозяина — хоть сто раз обежит, если это ему нравится. И вообще, для Фюрге люди стоят чего-нибудь только в том случае, если у них хорошее настроение, если они смеются, поют или насвистывают. Приятно звучит человеческий свист, особенно если он адресован собаке. В этих случаях Фюрге счастлива, она тотчас поднимает хвост и весело размахивает им на степном ветру, словно праздничным флажком.
Но сегодняшняя игра ей непонятна. У собак игра означает только забаву, она не связана с выигрышем и удачей, а потому Фюрге не знает, радоваться ей или держаться настороже, ибо пастушеский посох, который валяется сейчас на земле, в любую минуту может обрушиться ей на голову, или хозяин вдруг вскочит, как уже случалось, и даст ей пинка за то, что давно уже никакого внимания не обращает на стадо. Обычно они никогда не задерживаются так долго на одном месте.
Загадочные существа эти люди, в особенности же ее хозяин Мишка. То хохочет как одержимый — и это хорошо, — то, в следующую минуту, поминает всех святых, да так, что Фюрге сжимается в комочек: «Что-то сейчас будет? В чем я провинилась?» Собаки угадывают настроение хозяина по взгляду, по жесту, даже голосу, но что тут можно угадать, если Мишка то шляпу на глаза нахлобучит, то почешет в затылке? Или, взяв семерку к пятнадцати очкам, в сердцах бросит карты перед своим партнером Банди, а тот, ехидно ухмыляясь, показывает, что у него тоже только пятнадцать очков, и Мишка, как банкомет, мог бы выиграть, если бы не рисковал. Но для Фюрге вся эта премудрость недоступна, считать она не умеет, и пестрые квадратики карт ей тоже ничего не говорят.
Оба стада между тем разбрелись по лугу и пасутся. Картежники время от времени бросают рассеянный взгляд в их сторону и снова углубляются в игру. В такие моменты Фюрге оживает, поднимает голову и смотрит с некоторой тревогой на далеко ушедших овец; слишком уж далеко они забрели, непривычно оставлять их так долго без надзора, и она даже привстает, чтобы по первому знаку или слову хозяина вскочить и стремглав лететь наперерез стаду, ведь в этом и состоит ее обязанность. Фюрге отлично ее усвоила и в этом никогда не ошибается.