Вызванному из усадьбы Никите было велено забрать к себе в деревню всех легавых собак. Другому мужику отдали гончих — чудесных заморских вислоухих псов, доставленных Балинскому из Франции уже в войну.
Отъезд несколько раз назначался и вновь откладывался. Петр Александрович до последнего мгновения колебался: следовать ли советам деловых друзей и махнуть за границу, пока можно перевести не совсем обесцененные капиталы, или переждать ненастье на кавказской Ривьере? В конце концов он решил переехать в Сочи и те два-три, от силы четыре месяца, что придется прожить вдали от Петрограда, «пока там все не успокоится», употребить на устройство недавно приобретенного на Черноморском побережье земельного участка. Он приготовил везти с собой чемодан с искусно упакованными черенками чайных роз любимых колеров.
Возникла и другая забота: как ехать при таком развале железных дорог? Юлии Владимировне стоило больших трудов побороть романтический проект супруга, хотевшего снарядить нечто вроде бурского фургона и перекочевывать на юг табором, с поэтическими кострами на привалах и подножным кормом для путешественников и лошадей: предполагалось по дороге охотиться и ловить рыбу. Помирились на более прозаическом плане: до губернского города — около ста верст — добираться на лошадях, а там пересесть в поезд. Связей Балинских должно было хватить на то, чтобы заказать нужные места в курьерском поезде.
Без собак и ружья мне ничего не оставалось делать, как бродить целыми днями по усадьбе. Я уныло слонялся по парку и думал, что вряд ли уже когда-нибудь сюда вернусь.
Последнюю отсрочку отъезда вызвал окончательный отказ тети Дуни ехать с нами. Она и прежде говорила, что никуда не уедет. Но Балинские считали, что, когда надвинется грозная необходимость остаться одной в открытой всем опасностям пустынной усадьбе, Дуня передумает. В то время она только начинала поправляться после тяжелой болезни, случившейся сразу по отъезде дяди Саши, и была еще очень слаба. На худом, бледном лице ввалившиеся глаза казались особенно большими. Всякий блеск в них потух.
— Проживу как-нибудь, Петр Александрович, — отвечала она на его уговоры. — Я ведь деревенская, за коровой ходить умею, сама подою и сена накошу. Что мне надо?
После того как Дуня узнала, что из-за нее велели отложить уже запряженных лошадей, она впервые сама обратилась к Юлии Владимировне:
— Разные у нас дорожки, голубушка барыня, хоть и не велели вы так себя называть… А иначе вот не выговорю, и так и останется. Поезжайте с богом, а я тут проживу, Петр Александрович, спасибо, распорядился, чтобы мне жить во флигеле, и обо всем позаботился. Уж не невольте меня, нельзя мне отсюда… Может, Саша вернуться надумает сюда, так где ж он искать меня станет… — Дуня не справилась с собой, всхлипнула, хотела поклониться, да не получилось, и она так, согнувшись, и выбежала.
В тот же день под вечер к крыльцу подали лошадей. Черная опушка невидимого парка точно надвинулась на усадьбу. Свечи фонарей передней коляски, в которую уселись Балинские со старшей дочерью, слабо освещали сцену проводов. Кто хлопотал с несессерами Юлии Владимировны, кто привязывал чемоданы в задке тарантаса. Отъезжающие рассаживались по экипажам. Более всего командовала фрейлен, пожилая рижская немка, дородная и державшаяся очень прямо, воспитавшая все младшее поколение Балинских. Ее временно оставляли в усадьбе присмотреть за уборкой дома и порядком после отъезда хозяев, и она входила в новую роль.
Садовник Андрей, не глядя в лицо Петру Александровичу, обсуждал с ним весенние работы в цветниках. Разговор был обоим в тягость: планы посадки серебристых лохов и устройства новых клумб казались нелепыми в обстановке ночного отъезда, похожего на бегство.
Я смотрел с высокого сиденья тарантаса на луч света, падавший на улицу сквозь распахнутые настежь парадные двери. Он ложился широкой желтой полосой на крыльцо, расстеленный на нем мат и вделанный в ступень скребок для грязи.
Коляска впереди тронулась, звякнули бубенцы, кто-то громко произнес «с богом».
Экипажи мягко покатили по аллее. Освещенные окна дома сразу скрылись за деревьями, и в потемках особенно отчетливо стали слышны стук копыт, похрапыванье лошадей и шуршание листьев под шинами колес. Со всех сторон обступили грустные и внятные запахи осени. Потом мелькнуло сквозь деревья слабо светящееся окно во флигеле Дуни: она, должно быть, слышала, как проехали мимо экипажи.