Сам того не замечая, старый слуга сильно приукрашивал свои рассказы о генеральше и ее кончине. Не мог же он описывать мужикам, как скудно жила в последние месяцы их бывшая барыня! Дороговизна обесценила пенсию генеральши, деньги от продажи имения были неудачно помещены в акции каких-то подбитых ветром компаний; пришлось рассчитать прислугу, забыть про выезд и заказы поставщикам. Как было признаться, что за гробом генеральши, который везла хромая коняга на дрогах безо всяких украшений, шли только он и торопивший возницу попик!
— Ну еще бы, отпевал митрополит, катафалк везла восьмерка лошадей с султанами… Сзади вереница карет, от артиллерийской академии присланы трубачи… Гроб богатый, с золотыми кистями, поболее двухсот рублей стоил… Ее высокопревосходительство лежали в нем нарядные, в черных кружевах, словно живые, только что глаза закрытые, будто уснули… Как же, как же, перед смертью всех кудашевских вспоминали, Федора-кучера, садовника, вороной выезд свой — Пароля с Орлом, Елизара-конюха… Распорядились, когда война кончится, перевезти ихний прах в село Пятница-Плот, в склеп рядом с генералом положить…
Слушавшие ахали, крестились и сочувственно вздыхали. Две-три старухи, век свой проколотившиеся на генеральской усадьбе, стали наперебой рассказывать, как встречались с самой барыней, припоминали ее ласковые слова, тут же сочиненные…
В разгар этих воспоминаний в избу вошли староста с зятем.
— Александру Семеновичу почтеньице, — непринужденно сказал, подсаживаясь к нему, Михей Петрович. — На родину пожаловали, хорошее дело… — И он тут же завел тихий деловой разговор со стариком, выспрашивал, наклонясь к самому уху.
Староста остался стоять у порога и рассеянно на всех поглядывал.
— Вы — городской человек, Александр Семенович, — вдруг громко заговорил Михей Петрович, чуть отстраняясь от своего собеседника, — должны бы знать, что этим бумажкам вот-вот конец наступит…
— То есть как? Их казна выпускает…
— Казна, да не прежняя, царская. Без обеспечения сия эмиссия, печатают эти кредитные билеты под честное слово, и никто их на золото ни в жизнь не обменяет. Таких можно бы, к примеру, из любой книжки настричь!
— Быть этого не может! — прошептал побелевшими губами старый лакей.
— И как это вы не догадались обратить свои капиталы в золото? Зря, зря! Маху дали, почтеннейший, да еще какого! А считаетесь образованным, городской человек. Люди давно вперед видели. Да-с! Выходит, вы весь век за генеральшей ходили за понюшку табаку… Вашу всю кассу теперь впору… извините… в отхожем месте развесить для господской надобности…
Это Михей Петрович говорил уже стоя, со снисходительным смешком.
— Пойдем, что ли, батя? — Он кивнул всем и пошел из избы. Осип Емельянович молча последовал за ним. Хмурый и озабоченный вид старосты, обычно балагурившего с бабами, был всем в диво.
— Я так и думал — старый олух! — насмешливо, но безо всякой злобы заговорил Михей Петрович на улице. — У него даже не царские кредитки, а керенки. Не из-за чего огород городить. От такого пайщика толку что от козла молока!
— Пожалуй, — ответил староста, думавший о своем.
— А то — золото привез, золото! Эх вы, умники, — уже совсем весело рассмеялся его зять. — Так как же, батя, узнали — вернулся Николай Егорыч из губернии?
— Нет его, на усадьбе всего две бабы остались, старуха да…
Он не договорил. Из темноты вынырнул Петр Кружной и остановил его, ухватив за рукав.
— Что там?
— Нет на месте Дутова. Весь лес кругом обшарили… Артюха свой ломик тоже не нашел, только мои прутья лежат. Пропали мы теперь! Эх, убить как следует не умели…
— Тише ты! Пропадем, если станем дурить, причитать, как бабы, — внушительно осадил его Михей Петрович. — Где мельник? — спросил он немного погодя.
— У меня в бане.
— Так… Ступай, Петр Егорыч, последи за избой Семена. Он не ровен час очухался да домой приплелся. Придется ночь караулить. Мы с ним вот сходим на заре в лес, быть не может, чтобы следов не нашли. Чудно! Куда покойник делся? Надо докопаться! Иди да смотри в оба, не проштыкнись: каша заварилась крутая. Пойдем, батя…
Когда они подошли к избе старосты, Михей Петрович громко сказал:
— Ты, никак, тоже задрожал, Емельяныч? Эх вы, бабы! Ты вот что запомни: если Семен воскрес и заговорит, то расскажет только о Кружном, понял? Ступай осторожненько к его бане да Артемию и подскажи… Он поймет с одного слова.