Редкие наезды урядника несколько будоражили, как мне казалось, тихую жизнь на мельнице. Кандауров, такой самоуверенный и радушно-небрежный со своими гостями, явно угодничал перед Лещовым. Он не отходил от него и словно все время был настороже. Усердно прислуживавшая за столом Груша украдкой посматривала на мужа. Много спустя я узнал, что и скрытая тревога Артемия, и эти взгляды его жены не ускользали от Лещова, пока он благодушествовал за самоваром, отпуская соленые шутки. Тонкая была бестия!
Никита при встречах с этими людьми, наезжавшими на мельницу, мрачнел и нервничал, точно чего-то опасался. Однажды ночью на мельницу прискакал верхом Нил Ермилин. Громкий стук ночного гостя разбудил Никиту. Он растормошил меня и велел тотчас же собираться. Объяснять он мне ничего не стал и, лишь когда мы отошли с версту, со злостью бросил потухший окурок и сказал:
— А ну их с ихними подлостями, еще беды с ними наживешь!
Эти туманные намеки Никиты говорили мне, что не все в нашем уезде обстоит так безоблачно, как представлял себе я. Есть нечто тайное, заставляющее людей жить двойной жизнью, нечто недоброе и опасное.
Наше сближение с дядей Сашей произошло уже после тех чрезвычайных событий, о которых пойдет речь.
Как-то ночью всю усадьбу Балинских разбудил шум. Александр Александрович, выбежав полураздетым из своего мезонина в цветник, стал кричать бессвязно, размахивая руками и мечась между клумбами. Сторожа, попытавшегося его успокоить, он прогнал.
Объяснить все это нервным припадком не удалось. Прислуга разнесла по всему дому, что у барина приступ белой горячки и от него несло водкой. Супруга Петра Александровича Юлия Владимировна, воспитанная и воспитавшая своих дочерей в строгих правилах, была потрясена. Между супругами произошел обстоятельный разговор — Юлии Владимировне казалось невозможным, чтобы дети и молодые девушки жили под одним кровом с человеком, утратившим над собой контроль и способным, быть может, бог знает на что.
Последствием этой беседы было срочное, под предлогом ремонта мезонина, переселение дяди Саши в небольшой домик в глубине парка. Однако бестревожное существование семьи было вскоре вновь нарушено неожиданной выходкой Александра Александровича.
Он почти не появлялся в большом доме после переселения в павильон, потребовав, чтобы обеды носили ему туда. Там же ему ставили самовары. Поэтому, когда однажды он вдруг пришел на веранду, где за большим столом уже рассаживались хозяева и гости, созванные традиционными ударами гонга, и решительно подошел к прежде всегда занимаемому им месту, произошло некоторое замешательство. Увидев нахмуренное, бледное лицо Александра Александровича, смешливая мадемуазель Пьер, сидевшая на его стуле, проворно с него упорхнула, сделав преувеличенно испуганное лицо и так пленительно вильнув при этом бедрами, что Владимир, старший сын Балинских, недавно добившийся значительных милостей у веселой француженки, восхищенно заморгал глазами и заерзал на стуле.
Едва сев за стол, Александр Александрович начал говорить, потупясь и нервно теребя попавшуюся под руку салфетку. Голос его звучал напряженно, он запинался, словно чувства душили его:
— Бонжур, медам и милостивые государи! Как видите, пожаловал брат — опальный, низкий брат… Я уверен, что вам, любезная Юлия Владимировна, приятно лицезреть близкого родственника. Ведь вы только за недосугом упускали хотя бы изредка пригласить его на ваши приемы… Не так ли?
Он усмехнулся и, вскинув голову, вызывающе посмотрел на возглавлявшую противоположный конец стола пылающую Юлию Владимировну: она готовилась к чему-то ужасному.
— Но у вас недовольный вид, я вас, может быть, огорчаю? — продолжал он запальчиво. — Впрочем, да, ведь именно вы так своевременно — ха-ха! — придумали сменить обои в моих комнатах на антресолях. Как грациозно, утонченно, комар носу не подточит, — а человек, между прочим, выставлен, отлучен… Вот я и пришел… поблагодарить вас. Ведь вам хотелось, чтобы мне не мешали наедине беседовать с Евтерпой, не так ли? Вы просто трогательно заботливы, великодушная Юлия Владимировна. И вам я, кажется, обязан проектом сплавить меня отсюда в город — давать уроки уездным купеческим дочкам. Какая предусмотрительность! Ха-ха!