Седок в дорожной крылатке и широкополой шляпе торопливо соскочил наземь, сделал ямщику знак подождать и, близоруко приглядываясь сквозь стекла пенсне, несколько нервно поправляя его, обратился к столпившейся молодежи:
— Здравствуйте. Не окажет ли мне кто-нибудь любезность предупредить господина Балинского — надеюсь, что он дома, — о моем приезде? Я хотел бы его повидать по неотложному делу. Мы с ним знакомы с университетской скамьи. Моя фамилия — Вольский.
— Кто, кто? Вольский? Не помню, ты, наверное, перепутала, — сказал Петр Александрович запыхавшейся девочке, первой примчавшейся к нему с известием.
Едва увидев с крыльца высокую и слегка сутулую фигуру гостя, крупные черты лица с запущенной эспаньолкой и ершистыми усиками, Балинский тотчас признал незнакомца.
— Виталий! Так и знал, что перепутали фамилию, — сказал он, дружески пожимая приезжему руку.
— Ничуть, — шепнул ему гость на ухо, пока они лобызались, и громко добавил: — Оказался однокашник, вечный студент Витя… Тебя, брат, и не признаешь: поседел, взгляд строгий. Впрочем, сколько лет прошло… Я давно уже не вечный студент, сложил с себя это звание. Теперь я в земстве, по статистике, знаешь — всероссийский кадастр… А ты как? Говорят — дела твои идут в гору, мне кто-то рассказывал…
— Грех жаловаться… Но что мы тут стоим? Идем в дом. Ты, я надеюсь, у нас погостишь?
— Принимаю с благодарностью. Мне было бы очень кстати пожить в деревне — после объясню. Если это только удобно…
— Ну вот еще, пустяки — у нас, видишь, какое население! Так редко приходится встречаться с прежними однокурсниками… Да, кто-нибудь… Ну ты, шустрая, садись в пролетку, прокатись до конюшни: скажешь Арсению, чтобы позаботился об ямщике и лошадях. Давай вещи.
Дети насели в экипаж, молоденький, застенчивый офицер подхватил саквояж Вольского. Петр Александрович повел гостя в крыло дома, предназначенное для приезжих, крикнув на веранду:
— Юлинька, это мой товарищ по университету, потом приведу представить.
В коридоре Вольский посторонился, чтобы пропустить шедшую им навстречу коротко стриженную девушку в простенькой блузке без рукавов и узкой пикейной юбке. Бросились в глаза ее пушистые, очень густые, сходившиеся на переносице брови и яркие полные губы. Вольский невольно посмотрел ей вслед.
— Твоя соседка, вон ее комната. Это племянница жены, гостит у нас. Наверняка подумал — бестужевка. Ничуть. Воспитанница Смольного! Странная прическа для институтки, не правда ли? Как-нибудь потом расскажу. Располагайся, освежись, тут вот умывальник, все прочее… Через полчаса зайду.
Однако Вольский попросил своего хозяина задержаться и притворил дверь в коридор.
Примерно через полчаса Петр Александрович вышел из комнаты, постоял на веранде, задумчиво потирая лоб, и отправился разыскивать Юлию Владимировну. Он был явно озабочен.
Спустя некоторое время вышел и Вольский, переодевшийся в чесучовую пару. Петр Александрович уже ходил по цветнику, высматривая своего гостя.
— Извини меня, — быстро подошел он к нему и сразу приступил к неприятному разговору, смысл которого сводился к тому, что скрыть пребывание Вольского на людной усадьбе, как тот просил, затруднительно. Петр Александрович осторожно предположил, что особой необходимости в этом он не видит, раз, по словам самого Виталия, тот отошел от активного участия в революционном движении.
— Как можно! — обрушился на него Вольский. — Сыщики следят за каждым моим шагом. Швейцар и дворники в моем доме подкуплены охранкой. Я едва сумел ускользнуть… Да и время такое — лишняя осторожность не повредит.
После этого разговора порешили, что Балинский с помощью надежного человека поселит Вольского в соседней безлюдной усадьбе, хозяйка которой большую часть года живет в Петербурге.
Впоследствии выяснилось, что Вольский, отбыв ссылку в Сибири после революции пятого года, отошел от партии эсеров, в которой состоял прежде. И его поспешный отъезд из Петербурга, и ожидание нового ареста были преувеличены. Хотя, по мнению Петра Александровича, ему реально ничего не грозило, разуверять своего гостя он не считал себя вправе. Но в то время нас всех очень заинтриговал этот мимолетный гость, показавшийся господином, начиненным романтическими тайнами.
Особенно заинтересовалась им институтка с отрезанными косами, встреченная у дверей комнаты. Эта девятнадцатилетняя Лиля, дочь заслуженного адмирала, была существом, не вполне обычным для своего круга. В стенах Смольного, чьи воспитанницы были известны по именам обеим императрицам, она осмеливалась дерзить классным дамам, нарушать правила и благопристойность в дортуарах, на прогулках и даже во время богослужений. Как-то вызывающе ответила самой директрисе — даме, носившей шифр в продолжение трех царствований!