Самолет летит на запад и все время нагоняет закатное солнце: остаются позади сотни километров, а оно все никак не опускается в море, плывет себе в расцвеченном небе, не решается покинуть освещенную им милую родную землю, умиротворенную вечерним часом. От Диксона до Архангельска мы пролетим за десять часов, а там — рукой подать до Москвы!
1980
ТАИСКА
Длительное безвыездное проживание в Ярцеве между промысловыми сезонами иногда прискучивало, я начинал хандрить и искал, как бы переменить на время засасывающую обстановку, перебить чреду дней с одними и теми же встречами, разговорами и впечатлениями. Да и хотелось привести в порядок свои записи и над ними поработать. Я отлично знал, что пройдет немного времени, и меня вновь потянет к знакомым людям и будет не хватать обычного общения, захочется привычных встреч с непременными обменами будничными фразами с продавщицей, отвешивающей, не спрашивая, нужный хлеб, с хозяином по дороге к речке, откуда мы оба на зорьке приносили по коромыслу воды. И непременно захочется навестить один домик на краю села…
Но в ту минуту все выглядело донельзя постылым, и я, решив воспользоваться приглашением знакомого охотника с фактории пожить у него на полном безлюдии, как-то в одночасье собрался и отправился в неблизкий путь по речкам.
Мой друг поселил меня в пустовавшем доме лесника, отделенном от изб фактории заросшим оврагом с темноводным ручьем, по-сибирски гостеприимно позаботившись о моих нуждах. Август подходил к концу, и я с удовольствием сидел по вечерам за светло освещенным «молнией» столом, слушая, как за спиной весело и торопливо потрескивают в печке дрова. За стеной глухо шумела тайга или стояла настороженная тишина, изредка нарушаемая криком совы или взлаиванием собаки, почуявшей, быть может, зверя. Если позволяла погода, я днем бродил с ружьем вдоль речки. Туда вылетали кормиться на высоченные лиственницы глухари, бродили по галечным отмелям.
Возвратившись домой, я находил свою комнату прибранной, незамысловатый мой обед приготовленным. Была наношена вода и даже нащеплена лучина для растопки. Все это делала, как я ни отнекивался и ни уверял, что не только умею, но и люблю сам о себе позаботиться, сестра моего хозяина.
Попытки с ней разговориться наталкивались на односложные реплики, и было очевидно, что она чурается новых знакомств. Звали ее Таисией, и жила она с сынишкой трех лет. Было похоже, что эта еще очень молодая женщина раз и навсегда ушла в себя, живет какими-то своими, ей одной ведомыми воспоминаниями и отстранилась от того, что вокруг делается. Зато с братом Таиски мы сиживали подолгу за неизменным стаканом чая, особенно хорошо настаивавшегося на родниковой воде. Против всяких правил, мой хозяин избегал спиртного и лишь изредка, после утомительного обхода ловушек, соглашался выпить умеренную дозу водки. И, — как все непьющие, — сразу становился сообщительным, рассказывал обо всем, что на душе. Так узнал я понемногу историю его сестры. Как это и угадывалось, на Таискину долю достались нелегкие переживания.
…Это началось в июне: в глухих распадках еще дотаивал снег, а распустившиеся в густой траве жарки уже зажигали оранжевым пламенем выставленные солнцу полянки.
Река подмыла берег возле стоящей на отшибе избы фактории, и ее высокое крыльцо одним углом повисло над кручей, так что только распахни дверь, и перед глазами сплошная стенка леса над зарослями противоположного берега. А выше — уходящие в синее безбрежье небосклона волны безбрежной тайги — где густо-синие, где нежно-зеленые или сверкающие изумрудными гребешками. Воздух напоен смолистыми запахами соснового бора, терпкими испарениями истомленных зноем приречных кустов и трав. Все охвачено покоем лесного края.
Таиска, выскочив в чем попало на крыльцо — выплеснуть ли под яр чайник или зашвырнуть в воду дымящуюся головешку, — любит постоять здесь, поглядеть на свое безлюдное царство. В нем нет незнакомых уголков: она все кругом исходила, добывая с братом зверя и птицу, и настолько сжилась с этим миром, что не помышляет ни о каком другом. Старший брат Дмитрий, заменивший Таиске рано умерших родителей, выучил ее таежным наукам, и в девятнадцать лет она сделалась настоящей дочерью лесной пустыни.
С реки донеслись голоса… Таиска сразу вспомнила, что вышла в одном лифчике, и быстро вернулась в избу, сердито хмуря брови. Теперь, когда на фактории живет чужой человек, у нее ощущение, словно она утратила прежнюю полную свободу. А брат доволен, охотно согласился быть проводником и готов сводить чужака в самые заветные урочища. Из их долгих разговоров по вечерам Таиска узнала, что за этим человеком придут другие, они все кругом облазают, вызнают и начнут бурить скважины. Не придет ли тогда конец ее нетронутым владениям? Разбегутся звери, откочует птица, отшельники-лебеди покинут темные озера… Это тревожит Таиску.