Много дела у Александра Семеновича. Ему еще надо проследить, чтобы в комнаты для гостей на антресолях не забыли отнести по нераспечатанному куску мыла «Брокар» и повесили всюду свежие накрахмаленные полотенца. Никаких гостей, конечно, не будет, но так заведено издавна, когда они не переводились в Первине. Еще надо проверить, разложены ли альбомы по предназначенным им столам, правильно ли развешаны рамки с выцветшими дагерротипами, по своим ли местам расставлены принесенные от Николая кадки с фикусами и померанцами? За все эти мелочи генеральша держалась почти фанатически. Время должно мчаться мимо, не задевая ее усадьбы. Здесь не хотят никаких перемен, всякое новшество заранее осуждено. Елена Андреевна не перестала про себя вздыхать о минувших добрых порядках, когда барин был барином, а мужик мужиком.
Сменяются поколения, чередуются царствования, второй год идет кровопролитная война, охватившая полмира. В Первине этого не желают знать — оно должно отгородить вдовствующую генеральшу Майскую от треволнений обезумевшего мира…
Исподволь обрушиваются подгнившие хозяйственные постройки, в доме текут крыши, редеют и исчезают леса, кромсается продаваемая по клочкам земля, все заложено, перезаложено. Но какой-то внешний блеск, какая-то видимость жизни на большую ногу все еще поддерживаются: сохранен великолепный дышловой выезд, на кухне — искусный повар, по двору снуют босоногие бабы, прачка, судомойки, птичница… И еще можно щегольнуть, послав соседу помещику или предводителю к семейному празднику букет редких цветов или корзинку персиков с нежно-бархатистой кожей… Чего же больше? Лишь бы дотянуть так до конца.
Уже поздно вечером Александр Семенович наконец закончил все приготовления по дому. Усталый, с темным румянцем на щеках, какой бывает у старых людей, когда они утомлены или не спят в урочный час, он сел на подвернувшийся стул возле зеркала в передней и старается вспомнить: все ли готово к завтрашнему приезду? Повару даны все указания, на туалетном столе в спальне генеральши разложены ножницы, щипчики и пилки, конюх с двумя мужиками отправлены в город в помощь кучеру Федору для выгрузки из вагона лошадей, прибывающих за несколько часов до приезда генеральши… Кажется… все…
Остается приступить к последнему делу. Оно настолько важно, ее высокопревосходительство так следит за тем, чтобы тут все было в порядке, что Александр Семенович не может никому его доверить.
Кликнув служанку, он идет с ней в ламповую. Два стола уставлены лампами всевозможных фасонов и размеров — настольные в виде ваз, стенные, висячие, простые хозяйственные, ночники, всякие. Они уже заправлены и поблескивают протертыми стеклами — остается подровнять фитили. Эта операция требует большого искусства — надо обрезать фитиль так, чтобы огонь горел ровным венчиком, без единого язычка. Александр Семенович достиг в этом деле совершенства. Он вооружается особыми ножницами, щеточкой и начинает, кряхтя от усилий, священнодействовать над каждой лампой. Повозившись, он делает знак служанке, та торопливо зажигает фитиль, Александр Семенович проверяет, регулирует огонь и, если остается доволен, передает лампу своей помощнице, указав, куда нести.
Зажженные лампы расставлены по своим местам, и постепенно сумеречные комнаты освещаются их покойным желтым светом. В доме начинает слегка пахнуть сгорающим керосином. Тени в далеких углах комнат сгущаются, из-под абажуров ложится на столы и мебель мягкий свет. В пустынном доме поселяется призрачный уют.
За окнами наступила светлая июньская ночь. Все крутом не уснуло, а только притихло и задумалось под нетускнеющим, ясным небом. Свет в окнах почти не заметен в легких сумерках.
В обступивших дом кустах сирени горячо поют соловьи. Кричат дергачи на росистом лугу за парком. В тихом воздухе разлился сладкий, дурманящий аромат табака — цветы его неясно белеют на клумбах.