— Как же это? Мне убыток! Выходит, я по фунту с дома не доберу. Нет, братцы, надо прибавить!
Торговались долго и упорно. Отец Иоанн кипятился, грозил, упрашивал, мужики не уступали. Сошлись на их цене, отменив, однако, молебны: вместо батюшки деревню поручалось отныне обходить псаломщику с кропилом и святой водой.
Отец Иоанн, охрипший и измученный, с потемневшим под мышками подрясником, пошел после сходки к старосте. Возле избы дремал старый церковный мерин, впряженный в покрытый затвердевшей грязью еле живой тарантас. Наступивший на вожжу вислогубый конь стоял с подтянутой набок головой.
— Эх, лодырь, переступить не можешь, — проговорил Пугач, проворно подойдя к лошади и выпрастывая вожжи. — Уладится все, батюшка, не беспокойтесь. И не сумлевайтесь, — добавил он потише, — о Дутовых будет сообщено, где положено. Еще Колобов этот, кривой черт, прости господи, на нашу беду возвратился. Что его на заводе до смерти не задавило! Такой вредный, окаянный, и дошлый — до всего доходит, все ему надо знать…
— Завтра ваш Петр Алексеев своего новопреставленного младенца хоронить повезет, так ты собери нынче яйца и пришли, — сказал занятый своим священник. — Мне лишнюю подводу не гонять.
У обшитой тесом крашеной избы Осипа Емельяновича дожидался Конон Степаныч. Он сидел на корточках в тени акаций и поспешил подняться, увидев подходивших. Картуз он так и держал в руке.
— С чем пришел, паря? — дружелюбно обратился к нему староста.
— Мне бы подводу, Осип Емельяныч.
— Не о том я! Недаром говорится: рыбак — чудак, — усмехнулся староста. — С чем, я спрашиваю, — со щукой или налимами? Небось догадался, батюшка приехал, надо свежей рыбой угостить…
— Не ловятся теперь налимы, — растерянно поглядел на обоих Конон Степаныч.
— Ладно, не ловятся… Я это только так, в шутку! Подводы у меня, паря, нет. Знаю, уже сказывали, надо сына из города привезти. Опоздал ты. Кабы пораньше, а то мы давеча с Буровым подрядились — всем обчеством завтра его лес из Мосеихи подымем. Там более сотни хлыстов, да каких — есть не в охват! Отказать нельзя — у него все лошади на счету, а обчеству он полезный человек. Платит хорошо, работу всегда дает, летось своим хлебом магазею засыпал. Приходится, Конон Степаныч, уважить — уж ты как-нибудь обойдись на этот раз.
Все это звучало у Осипа Емельяновича просто и убедительно.
— Заходите, заходите, батюшка, — сказал он своему гостю. — У Агаши самовар давно поспел, нас дожидается.
Они поднялись на крыльцо. Щеколда звякнула, прежде чем Конон Степаныч спохватился.
«Про казенных людей не сказал», — подумал он и шагнул на крыльцо. Однако услышав через отворенное окно скороговорку отца Иоанна, читавшего молитву перед трапезой, оробел и, что-то пробормотав, пошел прочь. К кому обратиться, он не знал, и шел, задумавшись, к дому.
— Ты чего, Степаныч? Аль признавать людей не стал? Я тебя кличу, кличу, а ты не оглянешься. Не от росы ли оглох? Все на воде да на воде.
Подняв голову, Конон Степаныч увидел тетку Марью Майорову, окликнувшую его из окна своей избы. Он подошел к ней.
— Здравствуй, тетя Марья! Дела мои такие, что голова кругом пошла. Сын Ефрем написал, по чистой уволили. Не зря небось — искалечили всего, не иначе. Не работник он больше… Что нам теперь с Марфой делать — ума не приложу. Одна была надежда — Ефрем вернется…
Конон Степаныч говорил долго, сбивчиво и горячо. Умолкнув, ухватился двумя руками за голову и покачал ею, точно укачивая свою тоску. Только сейчас, возвращаясь от старосты, он вполне представил себе всю меру постигшего его несчастья и понял, что оно непоправимо. Отчаянье овладело им. Угадав в тетке Марье искреннее участие, он спешил облегчить занывшее сердце.
— Что сделаешь, милый человек! Вот и у меня сынок там, сердце день и ночь болит о нем. Но воли себе не даю. Начни убиваться — все прахом пойдет, а у меня ведь внучки. Глушу тоску работой, легче становится. Тебе бы тоже, Степаныч, надо за хозяйство браться. Глядишь, сынок бы не в пустую избу воротился, стали бы жить как-нибудь… Журить тебя надо, да не время сейчас. Сына встретить как следует, вот о чем подумаем. Я давеча свою Таньку к Марфе посылала с мучкой да яйцами. Сергей Архипыч меду и свинины тебе послал — он поросенка к пасхе зарезал. Ну вот, рыбка у тебя есть, как-нибудь угостишь солдата. Ему теперь дома все сладко будет после той муки. Да вот что… У меня давно четверть вина припасена — еще царского, за красной головкой. Все берегу, когда мой Васек возвратится. Так ты вина не ищи, я поделюсь. Только уж не обессудь — сама завтра принесу: вернее будет.