Андрей вышел наружу, когда шаги Ольги уже затихли за кустами. Он вдруг с тревогой о ней подумал. Уж не догнать ли? Она, должно быть, подходит к плотине… Вдруг вспомнилась своя изба: в ней, разметавшись на расстеленных по всему полу сенниках, поскидав одеяльца, спят, посапывая, его дети. С края спит, а может, уже проснулась, его покорная, всегда заботливая и тихая Марья… Садовник покачал головой и вернулся к себе.
Ольга быстро пересекла цветник возле самого дома. В стеклах отворенных окон мезонина отражалось, слегка поблескивая, утреннее небо, слабо окрашенное в розовый цвет. Тяжелые от росы закрытые чашечки цветов сникли над песком дорожек.
Плотину закрывал сплошной туман. Видны были только мостовины под ногами. Под ними ревели и метались невидные потоки. Ольга шла как во сне. Шум воды доносился как бы издалека и действовал успокаивающе.
Туман остался внизу, под горой. Перед Ольгой открылось поле и за ним деревня. На востоке быстро разгоралась заря. Дышать и идти было легко. В этот ранний час все выглядело необычным, таинственным и вместе с тем родным и ласковым. Оглядывая тихую рожь, седой луг, заалевшее небо и спящую деревню, Ольга как-то очнулась и подумала, что все еще и вправду может устроиться.
Подойдя к своему дому с огорода, Ольга осторожно отперла ворота во двор. Оттуда пахнуло на нее мирным запахом животных и парного молока. Стоявшая возле корова стала искать шершавым языком ее руку. И вдруг громко скрипнули петли ворот. Ольга замерла на месте.
— Вернулась, шлюха, опять к своему кобелю шлялась, у-у, паскуда! — резко нарушил тишину злобный голос.
Свекровь, спавшая в сенях, по-старушечьи чутко прислушивалась к каждому шороху и теперь, поднявшись, стояла над Ольгой наверху лесенки, по-ночному растрепанная, враждебная и страшная.
Ольга отшатнулась к стене и охнула, точно ее ударили. Нет, пощады не будет! Здесь доймут!
У нее не хватило духу пройти мимо зло бранившейся старухи, и она, распахнув дверь в омшаник, перешагнула через высокий порог и бросилась на сложенное в нем сено.
Глава четвертая
ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ
Лесные поляны особенно хороши летом в ранний утренний час. Под зеленую сень еще не проникли горячие лучи солнца. Высокая трава купается в росе. Щебечет всякая мелюзга, перекликаются на весь лес иволги.
Высоко в поднебесье парит ястреб, далеко разносятся его хищные крики. Однако тут, на надежно укрытой полянке, он не страшен.
Возле куста орешника слышно тихое, призывное квохтанье. Разворашивая муравейник, тетерка с блекло-красными бровями сзывает своих цыплят. Шустрые большеголовые птенцы сбегаются к ней, помогая себе крохотными крылышками. Скоро возле матери копошится желто-рябенькая кучка. Тетерка удовлетворенно квохчет.
Покончив с угощением, семейство снова разбредается. Тетеревята оставляют за собой хорошо заметные следы: по всей поляне образовался узор из разбегающихся, сходящихся и переплетающихся дорожек потемневшей травы, с которой птицы стряхнули росу.
Клевавшая на заросшей сенокосной дороге тетерка вдруг замерла с поднятой лапкой. Издалека донесся слабый стук. Он усиливается, вот примешалось к нему поскрипывание… негромкие голоса… Едут люди!
Тетерка издает особое, тревожное квохтанье. Цыплята к ней сбегаются. Тесно обступив мать, они спешат за ней, боясь отстать. Птенцы прижимаются к земле, таясь, как взрослые птицы. Мгновение — и весь выводок скрывается в кустах.
Облепленная оводами лошадь с потемневшей под шлеею и в пахах шерстью мелко и быстро шагает, сильно влегая в хомут. Идущий рядом Базанов обмахивает ее веткой. Он перекинул вожжи через оглоблю. Править не нужно — жара и слепни извели коня, и он что есть силы тянет телегу, спеша к дому. Идущий сзади Конон Степаныч еле поспевает. Он разулся и несет связанные сапоги на палке за плечом.
В телеге двое седоков в солдатских заношенных гимнастерках и фуражках со смятым, сбитым назад верхом и круглым, невыгоревшим пятном на околыше. Василий Зададаев сидит, опираясь одной ногой на чеку заднего колеса. Другой у него нет. Рядом с ним лежит, потряхиваясь на ухабах, отстегнутый неуклюжий протез. Василий крепко ухватился руками за грядку и задок телеги. На лице его — худом, с лихорадочно блестящими из-под козырька глазами, небритом и странно белом — застыло напряженное, злое выражение.
Другой солдат, Ефрем, растянулся в телеге на накошенной по дороге траве. От этой теплой, сочной подстилки идет сладкий влажный запах умирающих цветов. Глаза Ефрема закрыты, но он не спит. Полное, одутловатое его лицо свежевыбрито и густые брови нахмурены. В передке телеги увязаны два солдатских сундучка.