Как хорошо иметь таких преданных слуг, как садовник Николай! Даже невозможно представить себе Первино без него: он, пожалуй, одна из главных опор всего здешнего уклада, хотя скромен и непритязателен так, что не всегда о нем вспомнишь! Жаль, что он так дряхлеет.
Вообще-то говоря, Елена Андреевна не может пожаловаться на свою дворню. Правда, Федор кучер неважный — слабосилен да и недостаточно смыслит в лошадях. Не то что покойный Нил! Тот мог удержать за колеса запряженную парой коляску. Зато борода у Федора живописная — из-за нее одной стоит его держать: все знакомые ей завидуют! Помнится, папа рассказывал, что именно такая борода была у Байкова — этого идеала кучеров русских бар, объехавшего на козлах коляски всю Европу со своим венценосным седоком… А этот, как его, Илья, приказчик… Конечно, он плутоватый мужик, но барыни своей боится, обманывать не смеет. Преданный слуга: что ему ни скажешь — все выполнит безотказно. Всегда: «Слушаю-с, ваше высокопревосходительство, как прикажете!» С Александром дело хуже! Служить за столом стал из рук вон плохо: разучился держать блюдо, подает неудобно, нагнуться не хочет. На козлы еле влезает. Слушать досадно, как он кряхтит! Но ведь не выезжать же без лакея — мало ли что может случиться! Елена Андреевна еще отроду ни в одну лавку не заходила, слава богу, и не знает, как одной пройти от кареты к подъезду. Взять бы второго лакея, да денег и так не хватает… Рассчитать Александра… Нет! Лучше не думать — только расстраиваешься с этими людьми: заботься о них, ломай себе голову, а им хоть бы что! Вот извольте — какой-то громкий, беспричинный смех со стороны людской… Несносно.
На звук колокольчика является Саша, нестарая горничная с бледным красивым лицом и томными глазами.
— Чего изволите, ваше высокопревосходительство?
— Какой-то шум там, возня, голоса… Ты знаешь, я отдыхаю с дороги, а скоро начнут приходить деревенские. Кто-нибудь с визитом может приехать…
Елена Андреевна замолкает. Саша стоит, ожидая приказаний.
— Пожалуй, пришли мне приказчика и Николая.
— Слушаю-сь, ваше высокопревосходительство.
— Постой, разве я тебя отпустила?
Саша возвращается.
— Нет, я передумала. Сегодня от них будет водкой пахнуть. Лучше завтра. Ступай принеси мне пастилки «Вальда», я их где-то оставила.
— Сию минуту, ваше высокопревосходительство.
Солнце, покинув цветник, ярко освещает парк. Генеральша глядит на мягкую зелень величавой лиственницы — она выделяется среди зацветающих лип. Это дерево посажено еще дедом ее мужа, и она очень его любит: кто из соседей может похвастать подобным двухсотлетним великаном?
— Матушка барыня, радость ты наша! — вдруг запричитал кто-то совсем над ухом.
Елена Андреевна вздрагивает. Прошмыгнувшая из-за колонны балкона баба в темном сарафане кинулась к ней, целует в плечо, чуть не плачет.
— Ах ты желанная наша, приехала-таки, дай поглядеть-то, привел господь, дождались… Да ручку-то, ручку-то дай…
— Здравствуй, милая, здравствуй… Агаша?.. Как же, помню, всех вас помню… Ну — как живешь?
— Грех жаловаться, барыня, не хвораю, вот только внучка нонечь похоронила… горе у нас. — Агафья часто замигала и стала кончиком платка утирать глаза.
— Что делать, милая, так уж у всех бывает… Бог дал, бог и взял… А муж твой как, Силантий?
— Да что говорить, обезножел вовсе мой старик — за лыком еле сходит, а лапти плетет, матушка, все плетет.
— Кланяйся ему от меня, скажи — не забыла барыня, как он здесь служил. Да гостинец вот передай…
И генеральша, обернувшись, взяла из лежащих на столике двух стопок отрез ситца на рубаху и платок и передала Агаше. Та снова кинулась целовать ручку, опять всплакнула, напоследок низко поклонилась и быстро сошла с крыльца, придерживаясь за колонну.
Агафьей открылся традиционный ежегодный прием крестьянок соседней деревни, происходивший в день приезда генеральши. В большинстве приходили пожилые женщины в полусапожках на резинке, в широких темных сборчатых юбках и глухо повязанные платками, иные — ровесницы Елены Андреевны.
И едва ли не все перебывали в Первине скотницами, судомойками, прачками, ходили сюда на поденщину. Барыня не только знала почти всех в лицо, но, обладая цепкой памятью, помнила и их семейные обстоятельства, могла назвать мужей, а иногда и детей. Нечего говорить, что эта многолетняя внешняя близость много содействовала популярности генеральши Майской, слывшей в округе помещицей, деятельно вникавшей в крестьянские нужды. К тому же Елена Андреевна в молодые годы отдала умеренную дань модным в то время течениям, пробовала учить деревенских детей грамоте. Даже ходила по крестьянским избам с тем, что было бы сейчас названо «санитарным просветительством», сопровождаемым раздачей небольших пособий и лекарств. И когда генеральше случалось встречаться с такими бывшими ученицами, давно растерявшими и начатки преподанной ею книжной премудрости, — умиление, порой до слез, было обоюдным…