— Помилуйте, это святой долг… — снова поклонился гость, присаживаясь на край скамейки. — В наше время землевладельцам следует, я полагаю, оказывать друг другу посильное внимание, проявлять, так сказать, солидарность.
— Разумеется, я очень тронута… Должно быть, скоро выборы?
— Вряд ли. Война — их, вероятно, отложат… И не до них, по правде сказать! Всюду беспокойство, развелись какие-то подозрительные личности. Я от нашего предводителя слышал — он недавно в Петербург ездил. Правительство все знает, а сделать ничего не может, представьте! Армия стала не-на-деж-на, солдаты угрожают своим офицерам почти открыто, во флоте боятся наказывать матросов. Везде брожение, куда мы идем? Беглые преступники и дезертиры пробрались в деревни, бунтуют мужиков против господ, о царе бог знает как говорят… Что они там в Петербурге думают? Спохватятся, когда будет поздно. Мужики всех нас успеют перерезать.
Сысоев заметно горячился — по всему было видно, что он любил себя послушать. Елена Андреевна, понимавшая, что красноречия гостя хватит надолго, — нашелся деревенский Пальмерстон, подумала она, — несколько огорчилась и перестала прислушиваться.
— Я непременно обращусь к министру — он женат на троюродной сестре моей покойной жены, она же, как вам известно, из рода Свербиловых. Они сами по себе всего-навсего то, что мы называем хорошей дворянской фамилией, но в родстве со всей знатью… Так я хочу послать ему свой прожект, как оградить Россию от смут и навсегда вернуть к прежним добрым порядкам, когда в простонародье еще не было этой развращенности…
— Пока вы соберетесь, — заметила генеральша, уловившая что-то о родстве с министром, — ваш родственник будет сто раз смещен: нынче в министерствах чехарда.
— Помилуйте! У него при дворе такие связи! Да и прожект мой почти готов, не хватает одного экономического рассуждения. Я сторонник трех фундаментальных мер. Следует прежде всего создать мощный жандармский корпус, не только приравнять к гвардии, но поставить неизмеримо выше, наделить всеми привилегиями… Далее надо, чтобы и земская полиция была усилена, урядники и стражники жили в каждой деревне — тогда и мужик станет снова уважать власть! — Гость вовсе разволновался, жестикулировал, говорил громко, вскакивал с места. — Нынче что? На весь уезд три жандарма — офицер да два нижних чина… Разве они могут заглянуть всюду, следить за всеми? Ну и затем, Элен Андреевна, — уже торжественно заговорил Сысоев, — я предлагаю — пусть вам не покажется парадоксальным — упразднить в России промышленность — рассадник пролетариата, этого самого ненадежного, отчаянного элемента. Неужели в России нет денег, чтобы покупать все нужное для населения — бритвы там разные, охотничьи ружья, несессеры, седла — в Англии или даже у немцев? А потом… — Сысоев уже гремел, как пророк, размахивал руками, изо рта летели брызги.
— Да, да. — Генеральша решительно перебила оратора. — Это все очень интересно, и я тоже всегда сама так думала, пошлите непременно, батюшка, пошлите — в Петербурге оценят. И одолжите меня: не сочтите за труд, сходите в дом — пусть велят приказчику прийти. Мне непременно надо сделать распоряжение. Уж не сердитесь на одинокую старуху — столько дел…
Елена Андреевна любезно кивнула. Сысоев понял, что с ним прощаются, поцеловал руку и пошел. Обиженный тем, что его не попросили остаться на чашку чая, он не стал заходить в дом и прямо отправился восвояси.
После его ухода Елена Андреевна впервые обратила внимание на нахмурившийся и притихший парк. Она взглянула наверх — листва казалась светлой на темном небе.
Прогремел гром, раскатисто и близко. Парк внезапно и бурно ожил — зашелестела трава, в аллее закрутился песок и стали раскачиваться, шумя листвой, деревья. Полетели сорванные зеленые листья и веточки с липовым цветом. Сверкнула молния. Сумерки сгустились. И все вдруг содрогнулось от оглушительного удара грома.
Елена Андреевна растерялась — почему никто не идет за ней? Она не очень боялась грозы, но это — когда крыша над головой, вокруг надежные стены… А тут… под открытым небом…
Теперь молнии сверкали одна за другой, раскаты грома сливались, налетел вихрь невиданной силы — деревья гнулись, открывая низкое черное небо, изборожденное мертвенно-белыми росчерками молний.
Генеральша торопливо перекрестилась, поднялась и пошла по дорожке.