— А что они скажут? Тот, что на войну гнал, — это же василёвский барин Шемарин Михаил Дмитрич, я его враз узнал. Мы ему летось дом в город перевозили.
— А тот лещеватый — городской голова, и сын его тут, офицер…
— Офицер, а в армии дня не был, фронту не нюхал — за отцовскими подрядами следит. Примазался к земству. Эх, темнота наша, что в лесу блудим, и спросить не знаем у кого! Научил бы кто, как быть…
— Кто учить возьмется, а то так выучит, что по рукам-ногам свяжет, да еще кляп в рот вставит, чтобы не вякал, — насмешливо проговорил горожанин — по виду мелкий чиновник, — прислушивавшийся к мужикам.
К ним подошел мужик — в лаптях и рваной шубе, подпоясанной веревкой. Лицо его с крошечным, покрасневшим от холода носиком и светлой, как кудель, бородкой выражало какое-то просительное и робкое недоумение.
— Не разберешь здесь ничего, — пожаловался он. — Будто и про нас толкуют, да только не пойму никак — землю-то кому определят?
— К попу сходи, он растолкует!
— И что зря стоять?.. — решительно сказал кто-то. — Айда, ребята, в трактир…
Вскоре высокий старик — городской голова, видимо распоряжавшийся ходом собрания, — стал читать звенящим высоким голосом бумагу, адрес общего собрания горожан Временному правительству, изъявлявший единодушную поддержку и осуждавший пораженческие лозунги и крайние элементы.
Мещане и купцы выражали одобрение каждой фразе громкими возгласами, и даже дали согласие на пожертвования — к ним за последние годы попривыкли.
— Что, значит, все согласны? — спросил голова, закончив чтение адреса.
— Все, все, принимаем! — загалдели внизу.
— Ура Временному революционному правительству! Ура! — надсадно закричал молоденький прапорщик на крыльце, краснея от натуги и конфузясь своей смелости. — Ура доблестным…
— Постойте! Не все согласны! Дайте слово, есть возражения! — прорывался сквозь общий шум настойчивый и решительный голос.
Мужики, встрепенувшись, насторожились. Раздался пронзительный, озорной вопль:
— Дайте сказать, всем свобода!
Плечистый мужчина в кепке с силой прокладывал себе дорогу к крыльцу. На него косились, смотрели с любопытством, нехотя пропускали.
— Это кто ж такой хочет выступить наперекор общему народному порыву? — Перегнувшись через балюстраду, голова остро вглядывался в толпу.
— Я вот нашелся! — дерзко прозвучал ответ.
— Вы, вы? — спросил распорядитель, различив наконец в толпе черноусого богатыря в кепке и обшаривая его мышиными глазками. — Позвольте узнать, кто вы, собственно, такой и какую представляете группу населения?
— И я ведь могу спросить — а вы кто такие, занявшие трибуну? Почему вы не объяснили народу, кто уполномочил вас говорить?
— Мы? Да нас и так все знают, весь уезд!
— Может, и не все! — Тут черноусый вынырнул на верхнюю ступень лестницы, почти вровень с площадкой. Он шагнул к городскому голове так решительно, что тот попятился. Тогда самозваный оратор подошел к балюстраде и снял кепку. На площади стихло.
— Товарищи! Им, — он кивнул головой назад, — я не стал объяснять, кто я такой, а народу скажу: я член Всероссийской социал-демократической партии, отстаивающей дело рабочих и крестьян…
— Это демагогия! — возмутился один из господ на крыльце, картинно вздевая руки. — Мы здесь все за народ…
— А ты не встревай, дай сказать…
— Они только своих слухают…
— Привыкли всем рты зажимать, толстопузые!
Эти возгласы подстегнули оратора.
— Вы за тот народ, — круто обернулся он назад, — у кого земля да фабрики. А я за тех, у кого руки в мозолях, у кого богачи все отняли…
— Так вот ты что за птица! Братцы хрестиане! Бойтесь таких, как чумы: сами без штанов, так на чужое, на наше кровное зарятся!
— Мы на них работай, мы им приготовь… У! Лодыри, дармоеды! — с бешеной злобой полетело снизу. В толпе всколыхнулись, отдельные возгласы стихли.
— Товарищи крестьяне! — во всю силу легких закричал оратор. — Пусть себе те, у кого толстая мошна, зовут вас идти в окопы, защищать ихние богатства. Пусть им хочется навсегда удержать в своих руках награбленное у трудового народа… Да не бывать тому! Как царя спихнули, так спихнем с народной шеи богатеев: земля, фабрики, все перейдет крестьянам и рабочим. Долой министров-капиталистов…
— Тебя долой, горлопан, смутьян, разбойник!
Неистовый вопль послужил сигналом: загудела, зашевелилась площадь, точно растревоженный рой, взмыли над ней крики, угрозы, матерная брань, улюлюканье. Над головами замелькали кулаки. Куда делась прежняя выжидательная настороженность! Толпа на глазах лютела. Бобровые воротники ощетинились. Петушился молоденький офицер: