Николай Егорыч Буров, только что опорожнивший стакан слегка разведенного спирта и сейчас принявшийся за порцию отварной говядины, угрюмо прислушивался к сидевшему с ним за одним столом зятю кудашевского старосты, Михею Петровичу Ивину. С ним был и староста Осип Емельянович, державшийся в этом зале еще не вполне уверенно и свободно. Михей Петрович, тщедушного сложения, с узким безбровым лицом и крупным, вислым носом, точно нацеленным на собеседника, переводил его с Бурова на тестя, пряча выцветшие глаза за голыми веками. Он говорил округло и несколько книжно:
— Это вы напрасно. Дело не в царской власти, а в денежных обстоятельствах. Я намедни был в банке, с Николаем Антонычем видался. К нему утром поверенный из Петрограда приехал: будьте благонадежны, говорит, все меры приняты, Англия и Франция дают думскому правительству крупный заем, обещают всецелую поддержку. Пролетариат захочет, конечно, воспользоваться, предъявить свои требования, но кто станет с ним считаться? Важно закончить войну и подготовить земельную реформу.
— Какую реформу? — отрывисто спросил Буров.
— Землевладение подвергнется переменам: удельные и кабинетские земли, некоторые категории частных владений будут отданы крестьянам…
— Так вот и подарят? — с раздражением перебил Николай Егорыч.
— Кто его знает, может, и выкуп назначат, — уклончиво отвечал Михей Петрович и перевел нос на тестя. — В общем, в земельном вопросе вряд ли много отойдут от платформы трудовиков, — веско подвел он итог разговору, отставил свой порожний стакан и стал разглядывать посетителей за соседними столиками.
Осип Емельяныч не замедлил наполнить стакан зятя и при этом едва не крякнул от восхищения: вот ведь башка! А башковитый зять поднялся и, подойдя к столику наискось, наклонился к известному в городе барышнику и стал шептать ему на ухо. У того постепенно краснело и напрягалось лицо, он усиленно вникал и запоминал, а под конец удивленно и с восторгом вскинул глаза на своего невзрачного собеседника. После этого Михей Петрович неторопливо прошелся между столиками, точно раздумывая, что еще сделать, потом вернулся к своему, рассеянной рукой взял стакан и стоя выпил его большими глотками, точно утолял жажду. Он и не посмотрел на подвинутую тестем закуску, даже не обтер губы — было очевидно, что Ивин рисуется. Лицо и шея у него сделались пунцовыми.
— Всполошились, точно свету конец пришел, — коротко усмехнулся он. — Не знает, как поступить, — ремонтер, видите ли, куда-то сгинул. За ним большие суммы, а лошади уже погружены на станции… Тот, очевидно, не дурак… почуял, что подходит время — не зевай! Ха-ха! Нам, батя, видно, не судьба тут рассиживаться, надо сходить пособить дружку. Так что до приятного, Николай Егорыч. Хоть и жаль компанию расстраивать, но это дороже всех дел — сегодня ты помог, завтра тебя, смотришь, выручат… Кажется, в Америке так практикуется…
Первым движением Бурова было остановить его, расспросить подробнее или даже, усадив поближе, поделиться своими опасениями, попросить совета; он почуял, что пугачевский зять, не в пример ему и другим растерявшимся, уже нащупал и повел какую-то свою линию.
Буров, однако, и виду не подал — он небрежно кивнул Михею Петровичу на прощание: ему ли обнаруживать свою растерянность перед деревенским лавочником и вчерашним безродным бобылем! Но внутреннее смятение росло. Николаю Егорычу лезли в голову самые огорчительные мысли. Не веселили ни водка, ни прибыльные дела. Его, как и мужичков внизу, занимал один головоломный вопрос: как будет без главного хозяина, без царя?
Со своей практической сметкой и деловым чутьем Николай Егорыч всем нутром ощущал, что рушился порядок, поддерживающий до сих пор его кипучую деятельность. Отныне придется надеяться только на себя, а следовательно, никак нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока кто-то где-то наверху распорядится и все устроит. Необходимо что-то делать самому, не медля ни минуты, сейчас же… Но как? С кем? С чего начинать, что делать? На это Николай Егорыч не находил ответа.
У него было такое чувство, точно он стоит на краю пропасти, и его вот-вот столкнут туда, и надо хоть зубами за что-то зацепиться, чтобы не сорваться вниз…
Ему мерещилось, что кудашевские мужики выехали с сохами на первинское поле, уже разбитое беленькими колышками на ровные полоски. Нестерпимо сосало под ложечкой, спирало дух, и он сидел, тяжело навалившись на стол и уронив голову на руки.
Жуткие настают времена! Царя нет, начальство попряталось, с немцем не замирились — у кого найдешь защиту? И — это самое страшное — в одночасье зашевелился мужик: долго ли будет он, разиня рот и почесываясь, слушать, что ему скажут старшие да умные? Почешется да и полезет под лавку шарить топор…