Он вдруг умолк, внимательно посмотрел Лиле в лицо:
— Извините, я не о том, это не для девичьих ушей… Да, вы правы, в такое время порядочному человеку тут не место, только сил надо много, решимости.
Он встал, рассеянно кивнул на прощанье и побрел прочь. Его сутулая фигура тут же скрылась за пышно разросшимися с двух сторон аллеи флоксами и георгинами.
Из окна своего кабинета Петр Александрович с раздражением поглядывал на поданные к дому экипажи и подседланных лошадей, возле которых толпилась молодежь, готовясь к очередной прогулке. Как бестактно и неуместно щеголять сейчас перед деревенскими ездой с бубенцами и кавалькадами! Хотя бы катались по лесным дорогам… Но молодым людям все нипочем: поездки, пикники, «пенье, резвость всякий час». И, как назло, затеяли фейерверк. Третий раз гоняют в город — то китайские фонарики, то еще что-то!
В эту минуту постучали в дверь. Петр Александрович вздрогнул — нервы разошлись вовсю.
— Господин Буров приехали-с, просят с вами повидаться, — доложил тихим голосом лакей Макс, тщедушный и деликатный человек с припухшими веками и мелко вьющимися очень светлыми волосами.
— Буров? Ну что ж, проведи сюда, только, там… знаешь, коридором, что ли, — сказал Балинский, пожав плечами.
Буров, разумеется, не был принят у окрестных помещиков. Визит его удивил и насторожил Петра Александровича.
В соседней комнате заскрипел паркет. Гость ступал твердо и быстро. Он опередил лакея и, взявшись за ручку двери, отворил ее, точно отшвырнул прочь. Посетитель не мог быть приятен хозяину, но тот невольно загляделся на него. Экая богатырская русская фигура! Движения уверенные, энергичные, ловко сшитая поддевка ладно облегает плотную сильную фигуру, голова на массивной шее откинута назад. Хороши и волосы — мягкие, в крупных завитках. Если бы не красное лицо да хищный вырез ноздрей, только бы любоваться такой силой…
— Как здоровье, Петр Александрович? Хозяйство? Убрались ли с покосами? Что хлеб? — спрашивал Николай Егорыч, усаживаясь после обмена рукопожатием в предложенное ему хозяином кресло. Он оперся одной рукой о подлокотник и проницательно взглянул на Балинского: тот нервно играл разрезным ножом и не умел скрыть свое неспокойное настроение.
— Со всем справились, погода стояла ведреная, — ответил Балинский, непроизвольно вздохнув.
— И как у вас с деревенскими, не шалят?
— Нет, почему же, все спокойно. Впрочем, насколько я знаю, и во всем уезде тихо.
— Это вот — насчет порядка везде — ошибаетесь, Петр Александрович. Или до вас не доходит? Я вот по уезду мыкаюсь, так всего навидался. Мне нынче кудашевский староста говорил, у вас в лесу порубщика изловили. Небось приказчик и не доложил вам?
Балинский сконфузился.
— Ах, про это? Да, я знаю, мне говорили, но ведь это такой пустяк, и прежде бывало.
— Прежде что-то не слыхать было.
— Поощрять, конечно, нельзя. Я приму меры. Думаю созвать сходку, поговорить, объясню, что это не по-соседски…
— Понапрасну трудиться будете, Петр Александрович. Я уже дважды толковал миру, урезонивал по-всякому… Только лаются, как псы: ты, говорят, много захватил… Или насупятся, молчат, бороды прочь воротят. Так что бесполезно. Сейчас мужик остервенился, ярится на чужое, а тут еще дезертиры масла в огонь подливают — мутят, на нас натравливают. Теперь и в своем лесу не будешь знать, как к ним подступиться — этих самых винтовок, ливольвертов, патронов навезли полны деревни. Ниже по реке, за шлюзами, среди бела дня едут обозом в помещичьи рощи с пилами да топорами, рубят, что хотят.
Два года назад — как раз об эту пору — компания городских купцов предлагала Балинскому купить у него имение на хороших условиях. Он их слушать не стал, а надо было! Вот Елена Андреевна развязалась со своим Первином и спокойно проживает в Петрограде, вдали от всех этих бедственных событий, налетевших на мирную усадьбу черным вихрем.
Всем известно было, что Буров считает себя жертвой генеральши, будто бы знавшей о надвигающемся лихолетье и оставившей его в дураках! Несмотря на накопленный миллион, Николай Егорыч оставался мужиком, а любой мужик всегда твердо знает, что господам только и заботы, как обхитрить темный деревенский люд. Петра Александровича это возмущало. Тем более он должен был расстроиться, поймав себя на сожалении, что не продал вовремя имения. Жалеть о том, что не пришлось оставить на бобах купцов — тому ли учили понятия о честности, усвоенные с детства? Ожидание разорения спугнуло принципы… Балинский встряхнулся и веско заговорил: