— Вот и хорошо. Встретимся дома, где-нибудь днем. Получится у тебя?
— Я выеду утром. Куплю что-нибудь по дороге. Идет?
— Спасибо. Значит, до завтра. Целую тебя.
— И я тебя тоже.
Когда назавтра Ахилл входил в школу, до утреннего урока с десятиклассниками оставалось минут двадцать. Как всегда, он шел в свою комнатку позади музыкального класса, где готовил все необходимое для занятий. Болела голова. Школьный вестибюль был пустынен, и Ахилл едва не отпрянул от неожиданности, когда из-за колонны кто-то кинулся к нему.
— Михал Ильич, это я, здравствуйте. — С Ахиллом рядом зашагал Дифур — десятиклассник, прозванный так за скорость, с какой он решал дифференциальные уравнения. Возбужденно, быстро, вполголоса он говорил: — Не идите в свой кабинет. Там на дверях записка. Они вас не хотят пускать к нам. Идите сейчас через физику, через комнату Вадим Сергеича. Мы с ним договорились, он сейчас у себя сидит. А от него, через вашу комнату — в класс, сразу после звонка. Не выходите за угол, они уже вас там ждут — Сталинист и директор. Мы хотим, чтобы был урок. Я от всего класса. Мы все вас ждем. Хорошо? Стойте, стойте! — Дифур аж схватил Ахилла за рукав, когда они оказались у двери с надписью «Кабинет физики». — Не идите дальше, ну пожалуйста! — умоляюще зашептал Дифур. — Они уже прямо тут! Входите — и кранты! Они не усекут!
План ребят был основан на том, что два класса, физический и музыкальный, примыкали друг к другу в том месте, где школьный коридор поворачивал под прямым углом. А само угловое пространство двух помещений занимали комнаты учителей — физики и музыки. В свое время это была одна комната, целиком принадлежавшая физику, потом, когда Ахилл стал развивать свою активность, он уговорил хозяина физкомнаты отдать ему часть своего владения. Возведена была в комнате тонкая перегородка, и в образовавшемся закуте пробили двери — одну в коридор, одну в музыкальный класс и одну в самой перегородке, между комнатами Ахилла и физика. Эта последняя дверь обычно не запиралась — и потому, что Ахилл мог всегда обратиться к соседу за проводком и за крокодильчиком, и потому, что был он с физиком Вадимом Сдобиным в отношениях очень дружественных. Сдобин был некогда изгнан из Дубны за подписантство, и доступ в академические институты ему был закрыт. Он подрабатывал, то реферируя в журналах, то консультируя аспирантов, а главное, работая за них: писал диссертации. Когда же удалось устроиться сюда, в спецшколу, впервые за много лет ожил: не только с вдохновением стал учить, но и взялся снова за науку, начал публиковать статьи и вновь обрел авторитет в кругах физиков-теоретиков.
Увидав вошедшего к нему Ахилла, Вадим прежде всего запер закрывшуюся за ним дверь и только потом поздоровался, пожав его руку.
— Заходи. Будешь проникать в свой класс по-партизански? Огородами, в обход врага? — Он смеялся и говорил негромко, всем этим показывая, что враг действительно поблизости.
— Так что происходит? — спросил Ахилл.
— Ты меня спрашиваешь? Это я тебя хочу расспросить. Насчет этой твоей музыкальной истории, о которой по «голосам» говорят.
— Мне мало что известно самому, я расскажу тебе, что знаю, но что же в школе? Я видел Фаликовского неделю назад. Похоже, у нас перемены?
— Ну, милый мой! Перемены! Скандал на уровне города и выше — аж в министерстве. Они дождались наконец — получили прямые улики нашей антисоветской работы. Сталинист отволок писанину ребят про ложь прямехонько в райком. Фаликовского начали было таскать, сюда приезжал инструктор. И как раз на это наложился начавшийся шум с твоей музыкой.
— Да они-то откуда знают про мою музыку? — искренне поразился Ахилл. — Сталинист тоже слушает «Свободную Европу»?
— Не волнуйся, есть у него другие источники информации. «Кому надо — те знают!» — имитируя угрожающий тон, произнес Вадим, но тут же добавил: — Но твой вопрос не так наивен, как кажется. Откуда они знают? Я думаю, что, едва затеялась эта кампания с музыкой Вигдарова, они стали быстро искать, кто он, этот композитор, где он и кому принадлежит, какой организации. И скоро вышли на минпросвещения и на школу. И сверху команда — уволить.
Ахилл удовлетворенно кивнул. Его предположения сбылись: уволили, не дожидаясь, пока он подаст заявление об уходе.
— Бедный Фаликовский, — сказал он. — Какие моральные муки он должен испытывать!
— Ничего, перебьется, — махнул рукой Вадим. — Ведь у него есть самооправдание: подчиняясь начальству и жертвуя тобой, он спасает школу в целом. Но, я думаю, он хорошо понимает, что не надолго. Помяни мое слово, разгонят скоро всех.