Хуже всего было то, что в этот момент в класс входил и Сталинист — учитель истории, огородное пугало в этом питомнике свободомыслия.
— Что такое?! — вскричал он. — Вы?! Маронов? Из класса! Немедленно!
Славка не двигался. Лерка стояла напротив него и смотрела ему в глаза, чуть растянув подобием улыбки свои красивые губы.
— Я вам сказал, Маронов! — продолжал истерично кричать Сталинист. Поскольку был он секретарь парткома, вчерашняя весть о самоубийстве школьника перепугала его сильнее, чем других, и вот теперь ему явился повод отыграться за недавний страх. — К директору! Со мной! Вы слышите?!
Но Славка не слышал. Бледный, горбясь и ничего вокруг себя не видя, пошел он по проходу между столами на свое место и сел.
— К директору не нужно, — сказали от окна.
— Это мне знать! — на том же крике ответил историк. — Маронов!
— Не трогайте его, — сказали еще откуда-то.
— Я настаиваю!
— Начинайте лучше урок, — посоветовали ему.
— Вы мне указываете! В таких условиях! Я отказываюсь! Так вести урок невозможно!
— И не надо, не надо, — сказали ему успокаивающе.
— Что-о-о?! — взревел Сталинист.
— …о-о-о?! — ответил ему хорошо спевшийся унисон. Так они применили на деле игру, придуманную Ахиллом: эхом повторять слова и звуки, точно имитируя их высоту и тембр.
— Перестать!!!
— …ать!!!
— Ну, знаете! — воскликнул историк.
И на единодушном «аете!» выскочил в коридор.
Класс неторопливо и нешумно начал рассаживаться. Раскрывали учебники, ждали, что историк вот-вот вернется — один или с директором: последует общий формальный выговор — мол, ваше поведение недопустимо, важнее всего учебный процесс, но дисциплину нужно соблюдать, — и урок продолжится. Но не появлялся никто. Стало слишком тихо. И оказалось, что все головы повернуты в одну сторону, — туда, где друг за другом сидели Маронов и Образцова. Сгустилось в этой части класса нечто притягательное, магнетизм оттуда исходил слишком сильный, аура вокруг их двух фигур мерцала, излучала импульсы, и два демона — любви и смерти — медленно парили там, над ними.
Неожиданно Лерка встала, торопливо достигла доски и диковато, как лесное быстрое животное, осмотрелась. Глаза ее блестели тоже диким, животным огнем.
— У меня поручение! — быстро сказала она. — Нужно было исполнить его вчера, но я… я вчера пропустила, сегодня поэтому! Вот. Слушайте! — Держа перед собою несколько исписанных листков, она стала громко, с аффектацией произносить: — «Поручаю тебе эту миссию! чтобы все знали! из-за чего я это сделал! В общем, у моих лежит записка! ДОМА ЛОЖЬ! В ШКОЛЕ ЛОЖЬ! ВСЮДУ ЛОЖЬ!» — Пауза. С грохотом, споткнувшись, Славка бросился вдоль прохода — ВЯЧЕСЛАВ! — к доске, сидевшие по сторонам его схватили, он вырывался, а Лерка высоко взлетевшим голосом продолжала: — «Так там написано! Зачитай в классе! Чтобы не трепались зря! И пусть не делают из меня психа! Я в полном порядке! То, что я написал, и есть правда!»
— Заткнись, идиотка! — крикнул Славка.
— Не ори, — зло ответила Лерка. — Я уже кончила. — И пошла назад по проходу, прямо на Славку, задирая голову и глядя с вызовом ему в глаза, как будто говорила: ну, ударь, ударь еще раз! Что, не хочешь? Подошла к нему вплотную, грудь в грудь, и подняла к его лицу листки, которые держала:
— На. Порви сам.
Он резко выхватил у нее листки и, скомкав, стал заталкивать их в карман куртки. Лерка меж тем прошла мимо. Славку освободили, он сказал: «Болваны», — и, успокаиваясь, но еще со злобой посматривая на Лерку, отправился за свой стол.