Мирович, приподнявшись, переставил свой стул к фисгармонии и сел за клавиатуру.
— Я помню вот что: Хирон учит мальчика Ахиллеса музыке. Кентавр арпеджирует на кифаре, а Ахиллес играет упражнения на двойном авлосе, — то есть арфа и два кларнета, — слушайте, что-то вроде противодвижения двух гамм в таких вот ладах…
Начали постукивать педали. Мирович заиграл, прислушиваясь и нащупывая клавиши. Ахилл замер: строго, стройно, красиво, печально:
— Право же, в этом нечто идеальное, — произнес Мирович, продолжая игру. — Голос природы. Организованное воздействие природы на орган слуха. Это слова Антона Веберна о музыке. Или Гёте?
Клавиши умолкли.
— Спасибо, Людвиг, — сказал Ахилл. Оказалось, что без привычного отчества это имя звучало легко и удобно. — Вы помните что-то еще?
— Нет. Удивительно, что хоть это помню. Вы не учитываете, мой милый Ахиллес, — меня же били? И по голове, по голове били тоже. — Он, вероятно, увидал на лице Ахилла страдание и сказал: — Простите. Что знаю — то знаю. Не слишком много, это верно.
— Нет, напротив, — ответил Ахилл. — Спасибо. Ведь я очень боялся, что музыка «Ахиллеса» окажется тривиальной. Мне было бы это тяжко узнать. А теперь я уверен, что зря опасался. Вы показали мне его письмо, его стилистику. Он действительно был большой музыкант.
— И тем не менее помнят дирижера Эли Ласкова, но не знают композитора.
— Да. «Ахиллес», по-видимому, так и не был закончен, но он все-таки многое успел написать до того, как погиб.
— Погиб? Ахиллес погиб?! — взволновался Мирович. — Разве и его…
— Нет-нет. Последний раз в Союзе Ласков был тогда, когда вы его видели. Он тогда уехал в Лондон, а оттуда в Америку. Началась война, Ласков там остался и жил в Лос-Анджелесе. Он утонул в океане в 1951 году во время прогулки на яхте. Он был вместе с… — Ахилла пронзило вдруг то, что ему предстояло сказать, он вдруг увидел себя вместе с Лерой на яхте… — со своей шестнадцатилетней ученицей. Он ее спас, но сам утонул.
— О Боже, — вздохнул Мирович. — И это тоже смерть. Он был большим романтиком. — Мирович поднял голову: — Но слушайте, а вы? А вы почему Ахиллес, Ахилл? И вы, я вижу, знаете о Ласкове немало, вы им всерьез интересуетесь. Вы не хотели бы мне объяснить? Что вам Гекуба?
— Конечно.
Как и что он мог рассказать? Всю свою жизнь, до начала которой имя «Ахилл» уже ожидало рожденья младенца на свет? Или начать с жизни тех, кто были его Фетидой, Хироном, — но что он мог рассказать о Пелее? Свести ли все просто к тому, что он, Ахилл, заинтересовался дирижером Ласковом случайно, узнал, что тот писал такую оперу — «Ахиллес» и вот расспрашивает, роется в старой музыкальной прессе, собирает материал, что-то, может, опубликует?..
— Вы, Людвиг, повторили этот вопрос Эли Ласкова: «Почему мы, композиторы, влюбляемся в пианисток?» Он что-то еще вам сказал, — кто была его пианистка?