— Я запомнила эти слова. Он вас любил…
Анну унесло в пространство эфира. Она ощутила себя невесомым прозрачным телом, наполненным счастьем…
— …а весной, еще до того, как сезон кончился, уехала, то есть до родов за несколько месяцев.
Анна смотрела на спящего мальчика. Какое милое, умное личико. Да-да, его сын таким и должен быть — красивым и умницей, чтоб все его любили.
— Анечка Викторовна! Ну родненькая! — Вновь запястье Анны захвачено в кольцо сведенных судорогой пальцев. — Спасите его! Меня заберут!
Марина разрыдалась, отвернув лицо назад, за плечо, и в этом повороте появилась вдруг — не вовремя, некстати, балеринная красота — точеная линия шеи от уха к плечу, точеная линия от подбородка к уху, туда, где лежал завиток волос. И Анна, задержав дыхание и поражаясь самой себе — что это я делаю? — наклонилась медленно, расслабила и приоткрыла свои крупные мягкие губы и коснулась ими этого места под ухом, около завитка. Кожа Марины была прохладной и гладкой. И тут же черной полосой в сознание вползло: никто не знает, чей он сын; она сказала, что сын Ласкова, чтоб спасти, чтоб я его взяла, — и уползло. Мгновенье спустя Марина рыдала на плече у Анны, и та гладила ее по волосам, и сквозь рыдания слышалось по два — по три слова: приходили в театр… спрашивали, где брат… он замначальника главка… в тяжпроме… понимаю, понимаю, шептала на это Анна, спрашивали про твоего брата, и что же? — ты не бойся… нет, Анечка, нет, приходили домой… к тебе приходили домой, понимаю… без меня, понимаешь? — да-да, моя милая, понимаю… пропали его письма и многое… его письма? брата? — переспросила Анна, зная, что нет, не брата… нет, не брата, его, его письма!., он тебе писал?., из Ленинграда, он за меня боялся… я сходила с ума, я его мучила… ах, это ужасно все! пропали письма и… — я не ночевала с мальчиком дома, была у знакомой, они приходили ночью…
Марина вдруг выпрямилась, отстранилась от Анны, быстро отерла от слез лицо.
— Анна Викторовна, вы…
— Мы ведь на ты, Марина.
— Анечка, я уверена, они и сегодня ночью придут в мою квартиру, чтоб меня забрать. Я вернусь, и меня заберут.
— Ты заночуешь у меня, — твердо сказала Анна. — И потом, почему обязательно — заберут? — спросила она, чувствуя, что вопрос этот нестоящ, пуст, потому что выходило, по всему, что НКВД интересуется Мариной.
— Не знаю, почему. Меня расспрашивали про брата. А может быть, я виновата перед страной, я была связана с иностранцем. Пусть меня возьмут, пусть, пусть я буду наказана, вот я пойду домой и буду ждать, это ничего, я не должна показывать, будто я чего-то боюсь, мне нечего бояться, а если я не вернусь сейчас домой, меня можно заподозрить, что я боюсь вины, — но я не хочу, я не хочу, чтобы мальчику сделали плохо, Анна Викторовна! Я пришла к вам, я, Аня, к тебе, — прости меня, у нас во всей Москве никого, про Ахилла не знает никто.
— Как?! Как ты сказала?!
— Мой Мишенька, Ахилл, умоляю, ради него, мы обе его любили!..
— Замолчи! — Анна в нервном порыве схватила Марину где-то у плеч и стала трясти, шепча громко, почти в голос:
— Замолчи, замолчи! Оставь его у меня, оставь у меня его, слышишь? И ни о чем, пожалуйста, не думай! Вернешься за ним, ты скоро за ним вернешься, НКВД разберется, ты не преступница, ни в чем ты не виновата, слышишь? — о мальчике не беспокойся, все будет хорошо!
Марина заплакала, не рыдая теперь, а тихо проливая слезы, и Анна снова ее обнимала и гладила по головке. Да-да, ей, конечно, надо вернуться, не следует ее удерживать, пусть люди из органов видят, что она от них не скрывается. А мальчик останется у меня, как это хорошо — у меня его мальчик. Вдруг Анна осознала чудовищность своих чувств: она была уверена и, самое ужасное, обрадована тем, что мать ребенка заберут. И Анна, будто хороня внезапно что-то умершее в ней, горько заплакала вместе с Мариной.
В дверь стукнули, и, неся перед собою чайный поднос, вошла Лида.
— Во, ревут, — отметила она со странной интонацией, как будто с удовлетворением. — Чай пейте.
Выставив три чашки, сказала «я с вами», поставила варенье, пастилу и вафли и села за стол рядом с Анной и Мариной. Мальчик тихо дышал.
— Ангелочек, — сказала Лида. И, сосредоточенно разливая заварку, следя, чтоб у всех было в меру, — спросила:
— Так что случилось-то, мамаша? — как врач-педиатр в начале приема, который занят бумагами и еще не смотрит на вошедших в кабинет.
Марина молчала. Анна набрала воздуха и выговорила:
— У Марины обстоятельства так сложились, что ребенка нужно на некоторое время оставить у меня.