Ахилл узнал многое от кентавра. Он учил Ахилла, как известно, пению, а также научил его Старик уменью пользоваться клавишами и кнопками аккордеона. И учил разжигать костер. И потому, когда Ахилл подрос еще и из разных прочитанных книг об Элладе узнавал то одно, то другое о мудром и добром кентавре и видел на изображениях с ним рядом Ахиллеса, — одна и та же картина виделась ему: ручей, бородатый кентавр, звуки аккордеона, пой, Ахилл, пой, — а-а-а, журчанье воды и пламя костра. К этому видению всегда примешивалась одна и та же мысль — навязчивая и тяжелая. Эта мысль была об отце. Впервые именно тогда, в дни и часы, которые Ахилл проводил с Хироном, раздумье об отце явилось разуму ребенка. Кто был его отец? Где он? На фронте? А может, убит? Женщины, видя, что у Анны в доме калека-мужчина, жалостливо говорили: «Мальчик бедненький, что с отцом-то, проклятые, сделали», — и мальчик смотрел на дядю Севу и задавался вопросом, почему его называют отцом. И какое-то время он склонен был представлять, что это его отец. Он слышал, однако, и странное бормотанье («конечно, он его отец»), и разговоры вполголоса с Анной («его отец был бы этому рад»), — и все в сознании путалось.
Он подрастал, но давнее воспоминание не исчезало, и, став уже юношей, по-прежнему любил он погружаться в него всякий раз, когда оказывался в одиночестве где-нибудь у ручья, у реки, на озере. Тогда тянуло его разжечь огонь — так, как учил кентавр.
Огонь и вода. Появление Ахиллеса. Тема симфонии-мифа.
— вопрошал Овидий.
— О музыке, — ответ ему. — О музыке Ахилла.
РОЖДЕНИЕ АХИЛЛЕСА
Симфония-миф из романа об Ахилле
Ахиллес смотрел на юношу с тоской. Бедняга, вот и он сидит, задумчивый, на камне у воды и пред бледным огнем небольшого костра, который он сложил из хвойных веток, пытается найти в себе следы, ведущие к его рожденью из небытия, и их запечатлеть, чтоб наконец сказать однажды твердо: мать и отец, — я их знаю. Он смотрит на огонь и в воду, и на лице его мука. Он не знает ничего, и один лишь Ахиллес его понимает, Ахиллес, прошедший огонь и воду. Этот нынешний юный Ахилл позже, став сильным и насмешливым мужчиной, будет говорить о себе, что прошел и огонь, и воду, и медные трубы. И, как ни странно, медные трубы в блеске своем и в звучанье несли вполне определенный, ясный смысл — войну и музыку, земное упоенье бегом, полет копья и скачку колесниц, божественные голоса поющих муз, мелодии их песнопений и облак обертонов, оберткою прозрачного тумана оттенявший мелос. Но сочетание «огонь — вода» — оно так противоречиво! В сознании Ахилла эти две стихии, стеная, пожирали и друг друга, и его — самое сознание, и оставляли за собой ту пустоту небытия, в которой пребывало лишь одно: таинственность зачатия героя. Мать опускала новорожденного в воду — или она держала его на огне? И супруг, потрясенный безумием женщины, бросался младенца спасти, вырывал его из рук детоубийцы-матери, она же, ослепленная, среди несвязных воплей кричала что-то о бессмертии, о боге и — о глупая! — о том, что хочет то ли водой, то ли огнем спасти от смерти Ахиллеса; младенец плакал, корчился, стонал, и огненным тавром, политым пузырящейся кипучей влагой, в его прапредсознании — в пра-памяти, в пра-архе-памя-типе горело с той поры: огонь? вода?.. и — мать?.. отец?..
В смутное время детства какой-то колдовскою силой влекло его это «огонь — вода», и он, как будто и не слыша, пропускал оговорки типа: «согласно одним источникам, по ночам Фетида держала на огне Ахиллеса» или «другая версия говорит о водах подземного Стикса, куда опускала она младенца»; огонь и вода всегда были вместе, и он, ребенок, протестующе кричал: «Нет-нет! Не так, неправда! Я помню, я помню, как было! Сразу в огне и в воде, я помню, как было!»
Возможно, что память (пра-, архе-) и не подводила его. Почему бы и не сказать, что он в одно и то же время сразу был и в огне, и в воде, что огонь и вода являли себя в одном, синхронистическом акте? То, что это не согласуется с физической природой, с логикой и здравым смыслом, значения не имеет, ведь здесь происходят игры богов, и бессмертье вступает в схватку со смертным. И, обратившись к началу начал, в них-то, играх богов, можно и усмотреть причину и исток смешения несовместимого — огня, воды, бессмертия и смерти.