— Верно. — Объяснение, стало быть, оказалось удачным. — Моя главная забота — водворять мир с помощью договоров, а не с помощью меча; правда, чтобы договор не нарушался, за ним всегда должен стоять меч.
— В царстве познания не будет нужды в мече.
Цезарь воззрился на него почти с изумлением.
— Да как же ты тогда предотвратишь нарушение договоров и присяг? Как ты тут обойдешься без легионов? Золотой век еще не наступил.
Золотой век, в коем железо вновь превратится в золото, век Сатурна, неслышно царящего в неизменности бесконечных своих превращений… Но кто вслушивается в голос глубин, одновременно глубин земли и глубин неба, тот предчувствует, уже за пределами сатурновых сфер, грядущее воссоединение божественного с человеческим…
— Лишь подлинное познание обеспечивает верность присягам.
Цезарь улыбнулся.
— И прекрасно; но оно еще надежней ее обеспечит, если его поддержат легион-другой.
— Для сохранения внутреннего мира в Италии ты давно уже не нуждаешься в войсках…
— Верно, Вергилий, и я умышленно не держу здесь гарнизонов. — Своего рода лукавое простодушие обрисовалось на лице Августа — будто он незаметно подмигнул другу. — Войска в непосредственной близости от сената и его агентов — это, пожалуй, чересчур уж грубая реальность…
— Ты, стало быть, не доверяешь сенату.
— Человек не меняется ни в хорошем, ни в плохом, и вероломные краснобаи, двадцать пять лет тому назад столь постыдно свалившие Юлия Цезаря — его отеческому имени и памяти честь и слава! — не перевелись в сенате и поныне. Приобрети я даже и еще большее влияние на назначение сенаторов, все равно эти господа останутся надежными лишь до тех пор, пока они знают, что я в любой момент могу перебросить сюда иллирийские и галльские легионы. Но я слежу за тем, чтобы они этого не забывали.
— Опора твоей власти, Август, — народ, а не сенат…
— Верно… а институт народных трибунов для меня важнейшее из всех моих установлений. — Снова в его чертах мелькнуло выражение лукавого простодушия — Цезарь давал понять, что народные трибуны важны ему не столько ради народа, сколько ради права вето в сенате.
— Ты для народа — символ мира, и потому он любит тебя… Золотой век еще не наступил, но его обетование — мир, принесенный тобой.
— Мир! Война! — Лукавство на лице Октавиана перелилось в почти болезненную гримасу. — Народу сгодится и то и другое… Я боролся против Антония, вступил с ним в союз, уничтожил его, а народ из всех этих перемен едва ли что и заметил; он сам не знает, чего хочет, и нам надо просто следить в оба, чтобы не появился новый Антоний… Народ будет славить любого победителя: он любит победу, а не человека.
— Это, может быть, верно для толп, привлеченных городом и скученных в нем, Август, но не для крестьянина: крестьянин любит мир и того, кто несет мир. Крестьянин любит тебя как человека такого, какой ты есть. А крестьянин — это и есть народ.
На миг, на один удар сердца, ах, на один-единственный мучительный вдох исчезли и солнечное затмение, и белесый свет, и линейная резкость ландшафта, исчезла шаткая застылость — не исчезла даже, а на миг потеснилась, позволив всплыть видению мантуанской равнины, просторных нив, осененных горами, обвеянных лепетом детства, распростертых в сиянии солнца, простершихся сквозь времена года, простершихся сквозь все времена жизни.
Будто окончательно оставив всякую спешку, Цезарь с удобствами расположился на сиденье.
— Но, Вергилий, не могу же я стереть города с лица земли. Напротив, я должен их возводить, ибо они опора римского порядка, сегодня так же, как и всегда… Мы народ, возводящий города, и в начале был город Рим…
— Но не как город купцов и менял. Они свой золотой век всего лишь чеканят.
— Ты несправедлив. Купец это мирный солдат Рима, и если его сохранять, то надо сохранять и банковское дело. Это все служит благосостоянию государства.
— Разве я несправедлив? Я вижу на улицах толпы торгашей, вижу нечестивость кругом; лишь крестьянин хранит благочестие римского народа, хотя он тоже, того и гляди, заразится всеобщей алчностью.
— Отчасти ты, пожалуй, прав, а это настоятельно, просто-таки неотложно напоминает нам о нашем воспитательном долге: нам надо приложить все усилия, чтобы и городские массы стали тем, чем они должны быть по своему праву граждан, — частью единого римского народа.
— Они ею станут в познании, ибо они алчут его.
— Ах, они скорее алчут цирковых зрелищ… что, разумеется, не умаляет неотложности наших задач.
— Зрелища! Да, ужасно они их алчут… путь кривды!