Склонившись, он рассматривал ее, когда Софрония открыла глаза.
— Вы не сделаете мне зла, — мягко сказала она. — Чего вы ищете среди этих пустынных скал?
— Я ищу того, чего мне всегда не хватало, а что это — я узнал только сейчас, когда вас увидел. Как вы попали сюда на берег?
— Я была монахиней, но по принуждению должна была стать женой одного поклонника Магомета, однако этого не случилось, потому что я была триста шестьдесят пятой и вмешательство христианского оружия привело меня сюда, причем, возвращаясь, я стала жертвой кораблекрушения, подобно тому как покинула эти берега, став жертвой набега свирепых пиратов.
— Понимаю. И вы здесь одна?
— Мой спаситель отправился в императорскую ставку, чтобы покончить там, как я поняла, с некоторыми формальностями.
— Мне бы хотелось предложить вам стать под защиту моего меча, но я боюсь, как бы чувство, загоревшееся во мне, едва я вас увидел, не претворилось в такие намерения, которые вы едва ли сочтете честными.
— О, не тревожьтесь, я столько всего видела! Хотя всякий раз, как доходит до дела, выскакивает мой спаситель, всегда один и тот же.
— Он и сегодня появится?
— Кто знает!
— Как вас зовут?
— Азира или сестра Пальмира. Смотря по тому где: в серале султана или в монастыре.
— Азира, мне кажется, я всегда вас любил… и уже терял с вами разум…
XI
Карл Великий скакал к Бретонскому побережью.
— Посмотрим, посмотрим, Агилульф де Гвильдиверн, не волнуйтесь. Если вы говорите правду, если эта женщина еще девственна, как пятнадцать лет назад, то нечего и говорить, вы по праву были посвящены в рыцари, а тот юнец хотел нас надуть. Чтобы удостовериться, я прихватил в свиту повивальную бабку, которая знает толк во всем, что касается женщин, не то что мы, солдаты…
Старушка, которую погрузили на лошадь Гурдулу, стрекотала:
— Да уж конечно, ваше величество, все будет сделано как следует, даже если родится двойня.
Она была глуха и покуда не поняла, в чем дело.
Первыми в грот входят два офицера свиты с факелами. Выходят они в смущении.
— Ваше величество, девственница лежит в объятиях молодого солдата.
Любовников выволакивают пред лицо императора.
— Софрония, ты! — кричит Агилульф. Карл велит молодому воину поднять забрало.
— Турризмунд!
Турризмунд бросается к Софронии.
— Так ты Софрония? О, моя мать!
— Вы знаете этого юношу, Софрония? — спрашивает император.
Женщина склоняет бледное лицо.
— Если это Турризмунд, я сама его вырастила, — говорит она еле слышно.
Турризмунд вскакивает в седло, кричит:
— Больше вы меня не увидите, я совершил несказанный грех кровосмешения! — И пускает коня направо, к лесу.
Агилульф тоже пришпоривает коня прочь.
— Меня вы тоже не увидите! У меня нет больше имени! Прощайте! — Он углубляется в лес по левую руку.
Все исполнены смятения. Софрония закрывает лицо руками.
Справа слышится топот копыт. Турризмунд во весь опор мчится назад из лесу. Он кричит:
— Как так? Ведь она до недавнего часа была девственна! Как я сразу об этом не подумал? Она была девственница и не может быть мне матерью!
— Соблаговолите объяснить, — говорит Карл.
— В действительности Турризмунд мне не сын, а брат, единоутробный, — ответствует Софрония. — Шотландская королева, наша мать, когда отец уже больше года был на войне, произвела его на свет после случайной встречи… кажется, со Священным орденом рыцарей Грааля. Когда король известил о своем возвращении, эта коварная тварь (я поневоле должна отзываться так о своей матери) послала меня погулять с братиком, а сама велела завести нас в дебри и бросить. А для моего отца, который должен был вот-вот прибыть, она сплела чудовищный обман: сказала, будто я, тринадцатилетняя девочка, бежала, чтобы произвести на свет незаконного ребенка. Удерживаемая ложным почтением к родителям, я никогда не выдавала материнской тайны. Годы, что я прожила с младенцем братом в вересковых пустошах, были самыми счастливыми и свободными в моей жизни, особенно по сравнению с проведенными в монастыре, куда меня заточили герцоги Корнуэльские. До сегодняшнего утра я не знала мужчины, хоть дожила до тридцати трех лет, и первая же встреча, увы, оказалась кровосмесительной…
— Разберемся спокойно, — говорит Карл Великий примирительно. — Кровосмешение, конечно, есть, но между единоутробными братом и сестрой — это грех не самый тяжкий…