ученики Ильи Николаевича, казалось, только и ждали случая, чтобы
блеснуть знаниями перед важными и строгими господами.
И блистала. Формуляр Нижегородской гимназии обогащался лестными
для учебного заведения отзывами о работе старшего учителя Ульянова.
Нижегородская гимназия при И. Н. Ульянове обогатилась
первоклассным физическим кабинетом. Здесь постоянно действовал
источник электроэнергии в виде батареи из элементов Бунзена, которые
Илья Николаевич за надежность в работе предпочитал всяким иным.
Действующая батарея позволяла учащимся обнаруживать на практике
свойства электричества - этой вновь открытой, во многом еще загадочной
силы, которой только еще начинал овладевать человек. От батареи звенел
в кабинете электрический звонок, крутился моторчик, разлагалась вода
на кислород и водород и так далее. Учитель Ульянов проявил себя борцом
против схоластики, которая омертвляла гимназическую программу, в
особенности по разделу естествознания; трудно было устоять перед его
доводами, и директор Садоков, как ни прижимист был, открыл перед
учителем физики кассу. Илья Николаевич тотчас же выписал из Петербурга
от механика Швабе модель паровоза за 200 рублей... Бухгалтер подал
письменный протест. В трудном объяснении с директором Ульянов привел
довод, на котором стороны в конце концов примирились.
Илья Николаевич сказал:
- К нам в Нижний проложена от Москвы железная дорога. Началось
движение поездов. Но к "чугунке" в народе недоверие. Так разве не
наша, деятелей народного просвещения, обязанность предметно показать
детям, что нет нечистой силы в "чугунке", а движет ее пар?
Расширяя на уроках физики кругозор учащихся, Илья Николаевич
особо старался приохотить ребят к геодезии и к астрономическим
наблюдениям. Для этого у него имелись такие приборы, как астролябия,
теодолит и даже телескоп. Глядя из него с чердака гимназического
здания, конечно, нельзя было проникнуть в глубины Вселенной, однако
пробуждалась фантазия, полет которой увлекал ребят в иные миры...
Мария Александровна, чуткая, нежная и вместе с тем на редкость в
свои годы практичная, поспевала всюду. Поможет мужу умным советом в
его делах, тут же накормит и искупает дочку, простирнет за ней и обед
приготовит.
А когда Илья Николаевич торжественно вручал ей свое жалованье,
садилась с карандашом в руке, чтобы рассчитать семейный бюджет. "Тебе
бы государственным казначеем быть, Маша!" - говаривал Илья Николаевич,
заглядывая к ней в тетрадку. И в самом деле, Мария Александровна умела
не только сбалансировать бюджет на бумаге, но и на деле не выходила за
установленные рамки расходов.
Еще девочкой она получила серьезную музыкальную подготовку; милый
старый "Шредер" и здесь с нею: рояль приносит в новую ее жизнь дух
родительского дома, где она по-деревенски бегала босиком, не
балованная, с малолетства приученная отцом-врачом трудиться, уважать и
ценить труд других.
Бывало, работает Илья Николаевич. В кабинет донеслись звуки
рояля. Тут он тихонько раскрывает дверь настежь. Дела уже отложены. Он
откидывается в кресле, закрывает глаза - и на лице его появляется
выражение блаженства.
Сама квартира, с ее новой мебелью и домашними цветами, казалось,
была бы рада обрести человеческую душу - единственно для того, чтобы
насладиться льющейся из гостиной музыкой...
Так жили Ульяновы.
Казалось бы, жить да поживать! И вдруг человек по собственной
воле поступается всем, чего достиг ценой неимоверного труда и что
составляет благополучие его семьи, покой, уют, наконец, его же
собственный служебный интерес!
А ведь ему уже под сорок. И в такие годы испытывать судьбу,
менять Нижний на заурядный губернский город. Не опрометчиво ли?..
- Я позволил себе, - сказал Садоков, все еще надеясь на силу
своих доводов, - извлечь из несгораемого шкафа, чтобы освежить в
памяти... - Тут он взял со стола папку: это был прошнурованный, с
выпущенной наружу сургучной печатью послужной список Ульянова. -
Позвольте перелистать? Вы, Илья Николаевич, службу начали в Пензе.
Читаю: "...тысяча восемьсот пятьдесят восьмой год, Пензенский
дворянский институт". За усердие в преподавании "денежная награда в
сто пятьдесят рублей..." Следующий, тысяча восемьсот пятьдесят девятый
год. Ревизия из Петербурга. В итоге ревизии сенатор Сафонов отметил
вас "за отличное ведение своего дела"... В тысяча восемьсот шестьдесят
втором году институту не повезло. Нагрянул с ревизией Постельс и, как
у него водится, от учебной работы заведения камня на камне не оставил.
После него, как после Батыя... Но был там педагог, которого даже
Постельс вынужден был похвалить. Не помните такого? - И Садоков поднял
лукавый взгляд на Ульянова. - "По математике и физике успехи учеников
достаточные: преподаватель Ульянов с усердием занимается своим
предметом". Осталось перечитать поощрения, которыми вы удостоены у нас
в гимназии. Или, быть может, они еще свежи в вашей памяти? - закончил
директор не без яда.
Потом сказал:
- У нас в гимназии, Илья Николаевич, в непродолжительном времени
предвидится вакансия на должность инспектора... - Но посмотрел
Ульянову в глаза и безнадежно махнул рукой.
x x x
Еще в Нижнем, принимая должность инспектора народных училищ,
Ульянов спрашивал себя: "А подготовлен ли я, человек городской, к
работе в деревне?" И это стало предметом его немалой озабоченности.
Гимназические учителя подтрунивали над коллегой: "Полноте, Илья
Николаевич, мудрствовать, какие еще там деревенские проблемы! Вы
многоопытный педагог, да еще удостоенный ученой степени кандидата. И
меняете кафедру гимназии на деревенскую школу грамоты - в чем же тут
проблема?"
Илья Николаевич отмалчивался и продолжал собирать сведения о
Симбирской губернии. Проведал, что хороши тамошние глины: развито
гончарное дело, кирпичное, и записал себе в тетрадку, в каких именно
уездах следует приобретать кирпич при постройке школьных зданий.
В южной части губернии строительный лес плохой, это он тоже
заметил себе. Напротив, бревно и тес отличного качества на севере и в
северо-западном углу губернии. Здесь сосна мелкослойная, сто-двести
лет простоит в срубе; встречается даже мачтовый лес, который берут
волжские корабельщики. И Ульянову подумалось, что, быть может, на
мачтах симбирской заготовки развевался мятежный флаг и Разина, и
Пугачева.
Во всяком случае, Емельян Иванович поусердствовал на сибирских
землях - недаром Пушкин, работая над "Капитанской дочкой", приезжал в
Симбирск, где интересовался архивами, да в его пору можно было
встретить здесь еще и живых свидетелей пугачевских дел.
Как-то в майском номере "Журнала министерства просвещения" за
1869 год он наткнулся на отчет о состоянии народных школ, в котором
была упомянута и Симбирская губерния. Илья Николаевич тотчас
погрузился в исследование. "Не плохо, отнюдь не плохо поставлено дело,
куда лучше, чем у соседей!" - радовался он, сопоставляя данные по
губерниям.
Однако первоначальное впечатление благополучия тут же стало и
рассеиваться... Оказывается, в этой многонациональной губернии вовсю
процветает насильственное обрусение!
"Образование" и "обрусение" в отчете приравнены одно к другому.
Так и сказано: "Дело народного образования и обрусения..."
- Боже мой, боже мой, - сокрушался Илья Николаевич, - что сказал
бы Пушкин, натолкнувшись на такую мерзость! "Слух обо мне пройдет по
всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук
славян, и финн, и ныне дикой тунгуз, и друг степей калмык..."
"Назовет!" - с гневной иронией воскликнул Илья Николаевич. - Да эти
русификаторы своими насилиями только отвращают людей от гения русской
культуры!
А вот и оптимистическое заверение в отчете: "Вообще дело
народного образования и обрусения начинает прививаться". Где же это? В
какой среде? Что за противоречие?
Оказывается, среди чувашей... Чуваш менее культурен, чем татарин.
Он еще в плену наивно-языческих представлений о жизни, о людях, очень
доверчив. Вот тут-то деятели обрусения и снимают свою жатву. Илья
Николаевич почувствовал жгучую потребность заступиться за
маленький народ, которого хотят лишить своих обычаев, верований,
наконец, собственного национального лица!
И стал мысленно прикидывать, что же он, инспектор народных училищ
губернии, способен будет сделать, чтобы оградить "всяк сущий язык" от
преследования господ русификаторов...