Молотилку привезли, машина оказалась легкая, две пары волов тащили ее безо всякого труда; старые молотилки были куда более тяжелые и громоздкие — на них требовалось не меньше трех пар волов, да не каких-нибудь, а крепких. А эту тащили всего две пары. Зато паровик волокли пять пар буйволов, с губ у них капала пена, спины выгибались дугой. Видно было, до чего машина тяжелая, маховик ее напоминал водяное колесо, складная труба была не меньше чем в десять метров длиной. Отовсюду сбежался народ, всех одолевало любопытство. С помощью всяких маневров и криков молотилку и паровик поставили между скирдами, проверили, ровно ли стоят, подняли трубу — она ушла вверх, точно колокольня, — протянули ремни, и машинист спросил, знают ли в деревне сигналы для подачи воды и соломы.
«Не впервой молотим, — ответил народ, — воды и соломы требуйте без стеснения. Мы вас завалим соломой!»
Паровик развел пары, машинист дал свистком сигнал, маховик качнулся, молотилка дрогнула и зажужжала пустым барабаном. Полетели снопы, мужики разрезали ножами вязки и кидали снопы в барабан, поднялась пыль, и, не успела молотьба начаться, паровик потребовал соломы. Пока женщины вилами толкали к нему копну соломы, он, прогудев два раза, потребовал воды. Напился воды, пыхнул облачком из трубы и заревел: «У!» — «Глянь, опять соломы просит!» — сказали женщины и подтащили следующую копну. Паровик жевал своей огненной пастью, пил воду и снова принимался жевать. Молотилка дрожала, сита просеивали полову и зерно, из горла ее вылетала солома и наслаивалась в копну. Как только копна достигала человеческого роста, паровик издавал рев, и женщины вилами подтаскивали к нему солому, чтобы заткнуть ему глотку.
В нашей деревне колос у пшеницы невысокий, так что соломы получается немного. А с этой молотилкой и с этим паровиком дело пошло так, что ни одной копны соломы не удавалось сложить до конца. «У!» — свирепо ревел паровик, и женщины волокли к нему всю солому. Немного погодя он стал давать сигналы еще чаще, требовать еще больше соломы.
«Откуда ж мы возьмем столько соломы? — пожимает народ плечами. — Он все сожрал, коли дальше так пойдет, он и нас с потрохами сожрет!..» Тогда молотильщики стали кричать: «Летошняя, летошняя солома-то у вас есть?» — «Да кое-где, может, и осталась… осталась, говорим, кое-где». — «Так тащите летошнюю, летошнюю! — перекрикивают шум молотильщики. — Он летошнюю тоже жрет!»
Что тут сделаешь — не прерывать же молотьбу на середине; запрягли мужики телеги и кинулись по дворам прошлогоднюю солому собирать. Где что было, вымели подчистую, а у паровика глотка ненасытная, прошлогоднюю солому сожрал и еще просит. До вечера молотилка обмолотила все снопы, а паровик сожрал всю намолоченную солому да еще и всю прошлогоднюю умял.
На другой день мужики впрягли волов в молотилку и паровик и вернули их обратно в Живовцы. «Не нужна нам ваша мериканская молотилка, — сказали они. — Она, пока зерно обмолотила, всю солому сожрала, да и всю летошнюю тоже. Чем мы зимой скотину будем кормить?»
С тех пор наши мужики опять вернулись к допотопным молотилкам. Может, они и медленнее работают, но зато и зерно обмолотят, и солома при тебе останется. Прошли годы, и деревня забыла про американскую молотилку. Иногда только кто-нибудь вспомнит: «А куда же эта мериканская молотилка девалась?» Но никто ему не отвечает, потому что о ней давно уже ничего не слышно.
Кто знает, чью солому она теперь жрет!
…Это-то и имел в виду Заяц, когда в письме предупреждал своего шурина, чтоб тот остерегался американских молотилок — как бы они его солому не сожрали. Что же касается «шпиёнства», я не знаю, под влиянием каких побуждений он уделил ему столько места в своем письме. Я просто бессилен дать какие бы то ни было объяснения по этому поводу или обнаружить его побуждения; это, мне кажется, скорее по силам какому-нибудь автору детективных романов, а детективщиков у нас развелось видимо-невидимо, словно клевцов в шелковице, — по целым дням долбят клювами кору и охотятся за подкорными «шпиёнами». И, поскольку детективщиков развелось видимо-невидимо, им мы и предоставим разгадывать, каковы были побуждения Зайца, несколько раз упомянувшего шпиёнов в своем письме, адресованном в Детройт, Соединенные Штаты Америки.
В своем новом комбинезоне Заяц побывал на престольных праздниках и всех ярмарках бывшей Берковицкой околии и — что правда, то правда — произвел всюду сильнейшее впечатление. Однажды односельчане поздно вечером возвращались с престольного праздника большой группой, и мужчины и женщины. Мужиков слегка пошатывало. По дороге их догнал грузовик, осветил фарами, и вся группа увидела, что комбинезон Зайца вспыхнул, будто его облили бензином и подожгли. «Бо-о-оже!» — завопили женщины, а Велика закрыла глаза руками. Мужчины тоже были ошарашены, и сильнее всех был ошарашен Заяц, потому что он видел, как весь его комбинезон светится, будто подожженный. На счастье, поблизости была река, Заяц бросился прямо в воду и погас в ней.