Мальчики, шмыгнув носами, исчезли в бурьяне — отправились помогать Тико, а Велика принесла еще яиц, чтоб хватило каждому по яйцу. Глаз ее непрерывно слезился. «Рамчо, Рамчо-о-о», — позвала цыганка, но на ее зов никто не откликнулся. Гусыня снова попыталась ущипнуть ее косынку, цыганка шлепнула ее по клюву и понесла к навесу.
Велика стояла у перелаза, рядом с чучелом в американском комбинезоне, донельзя взволнованная тем, как внезапно ожило зеленое запустение по соседству. Она видела, как плывут над бузником и крапивой мехи, как их кладут под навесом, как двигаются молоты в руках невидимых людей, мелькнула голова Тико, потом голова Зайца. Муж ее пошел туда посмотреть, какой багаж привезли новые соседи, посмотрел — и одобрил. Всякий инструмент имелся у кузнеца, только вот наковальни не было. «И наковальню на той неделе сделаем, — говорил Тико. — Вот увидите, как соберется здесь на той неделе целый полк цыган, такую наковальню отгрохаем, лучше фабричной. Мы, цыгане, народ опасный, — улыбался Тико, — надо будет, зубами железо сгрызем, но перед ним не спасуем».
«Сразу видать, — уже позже говорил Заяц жене, — мастерское свидетельство они не за здорово живешь получили».
«Хорошие люди, — сказала Велика. — Хоть и забредет твоя курица к ним во двор, они ее не станут душить, как Суса Тинина, а Суса Тинина только того и ждет, чтоб чужая курица к ей во двор попала, тут же ее придушит». — «И пусть душит, — примирительно сказал Заяц, — коли курица дурная, к Сусе Тининой ходит. Мало ей своего двора, чего она на чужой двор лезет? Куда кувалды тащите?» — закричал он вдруг, увидев в окно кузнеца с сыновьями: у кузнеца в руках был маленький молот, а сыновья вскинули на плечи большие молоты и корзины и строем шли вслед за отцом. Немного позади роились мальчики и девочки, все остриженные ножницами, — они собрались на реку, купать гусыню. «За окатышами, — сказал кузнец. — Для сварки потребуются». — «Погодите, и я с вами», — подскочил Заяц, выпил наскоро соды и догнал цыгана.
«Кузнецов каких только в деревне не было, один даже на трубе играл, — рассказывал он по дороге, — а с окатышами сваривать никто не умел». — «Где ж им уметь, — сказал Тико, — это только мы со свояком моим Мироном умеем, одного из моих ребят в честь его окрестили. Свояк мой, значит, главный спец по этой части, а я по закалке. Вот и река!»
Между высокими ракитами они вышли на открытый берег, впереди блеснула река. Летом река мелела, всего-то и оставалось воды пять-шесть метров, но русло у нее было широкое, и по нему было видно, как она разливалась весной. Низко над водой пролетали трясогузки, опускались на какой-нибудь камень и подолгу балансировали хвостиком, чтобы погасить инерцию и задержаться на камне. Стрекозы тоже летали вокруг, шурша своими сухими крылышками и переливаясь на солнце зеленым и синим.
Дети тут же полезли в воду и стали купать гусыню, а гусыня так разоралась, что из леса прилетели сороки — посмотреть, что случилось. А случиться-то ничего не случилось, просто глупая гусыня купалась в реке и вопила во все горло. Сороки, разочарованные, вернулись в лес.
«Папка, папка! — закричали сыновья кузнеца, тащившие кувалды и корзины. — Вон те окатыши вроде подходящие».
Тико направился в их сторону, спотыкаясь о камни, за ним, тоже спотыкаясь, двинулся Заяц, они подошли к камню, и кузнец, размахнувшись, ударил по нему молотком. От удара взлетела каменная пыль, кузнец понюхал ее, сказал: «Не-а, не тот», — обернулся, чтобы взглянуть на соседние камни, и тут же, спотыкаясь, двинулся дальше, за ним — Заяц, за Зайцем — сыновья с корзинами и кувалдами. Размахнувшись, он ударил по другому, синеватому камню, взметнулась пыль, он понюхал ее, снова сказал: «Не-а, не тот!» — и пошел дальше, а Заяц остался у камня, понюхал, покачал головой и тоже сказал: «Не-а!»
С четвертой или пятой попытки кузнец сказал: «Вот это тот!» Он несколько раз ударил по окатышу молотком, камень сверху побелел, задымился, запахло порохом. Сыновья тут же скинули с плеч кувалды, поставили на землю корзины и стали молотить камень, он не выдержал ударов, развалился пополам, потом каждая из половинок раскололась надвое, четвертушки тоже, и наконец под кувалдами лежала только кучка обломков.
Тем временем Тико и Заяц, усевшись на два соседних камня, скрутили по цигарке из газеты. Заяц вытащил огниво и кремень и стал бить огнивом, высекая огонь. Огниво с трудом извлекало из камня искру-другую, но и они, вместо того чтобы вонзиться в трут и поджечь его, отскакивали то Зайцу на рубаху, то на землю. Все-таки, пока сыновья кузнеца дробили кувалдами камень, Заяц сумел поджечь трут, и цигарки обоих мужиков задымились посреди речного русла. По одну сторону от них сыновья били камень, он курился под кувалдами и едко пах порохом; по другую сторону дети успели выкупать гусыню и теперь, прямо в одежонке, полезли купаться сами, а гусыня вышла на берег, отряхнулась и с обиженным видом заковыляла к деревне.