«Так-то оно так, — позднее спохватился он, ковыляя в сумерках по улице, — но про жаворонка я еще в первом письме писал, откуда клевцам знать про то давнее письмо?»
Он шел вслед за другими мужиками, те тоже шли, спотыкаясь, и всей гурьбой приближались к дому Зарко Маринкова. Зарко Маринков позвал всех попробовать его вино, и все согласились его попробовать, только Петр Сусов упирался, так что Зайцу пришлось тянуть его за рукав и долго уговаривать пойти со всеми вместе. «Да я не пью, и не курю, и не это самое, — оправдывался Петр Сусов. — И лечь хочу пораньше, мне завтра вставать чуть свет». — «Да ну, да пойдем с нами, ну и что с того, что ты не пьешь, не куришь и не это самое!» — убеждал его Заяц, но тот мотал головой, временами чихал и наконец вырвался из рук Зайца. В следующий миг он растворился в темноте, и только шаги его еще были слышны.
И клевцов уже не было видно в небе, один господь знал, наверху ли они еще, вернулись ли на шелковицу или улетели в широкий мир. На небе мерцали звезды, но и они скоро были забиты ярко освещенным домом Зарко Маринкова. Зарко повсюду протянул провода и развесил электрические лампочки. Заяц сосчитал, сколько лампочек во дворе, у входа в подвал и на балконе, и получилось, что лампочек четыре; в комнатах же их было даже больше четырех, но Заяц считать не стал, а только сказал опекуну: «Ты по уши электрифицировался!», на что Зарко Маринков ответил: «Для того и трудимся!» — и пошел за вином.
Паунец принялся надувать волынку, но, пока он вогнал в нее куб воздуха, прошло полчаса; потом час прошел в питье и разговорах, и за это время весь воздух из волынки вышел. Паунец снова полчаса надувал ее, поиграл немного, и когда все стали клевать носом, решили, что пора по домам. Сначала все шли вместе, но, когда добрели до темных улиц, один за другим стали исчезать. Кто свернул в одну сторону, кто в другую, скорее наугад: и темно было, и набрались мужички. Зайцу казалось, что рядом с ним кто-то идет, похоже опекун Истрати, он протянул руку, но никакого Истрати не было, и вообще никого не было.
«Истрати!» — позвал он.
Вместо Истрати из темноты ему ответил клевец: «Кр-р-р!»
«Кр-р-р!» — сказал и Заяц и прислушался, но клевец с ним больше разговаривать не захотел. «Откуда ж они знают слово жаворонок?» — вспомнил он снова про письмо, посланное в свое время в Аргентину, Кордова, Кантера Сампахо. Тут же он вспомнил про Петра Сусова, даже позвал его в темноте, но и Петр Сусов не отозвался. Заяц задумался, мысль его вернулась вспять, и он сообразил, что Петр Сусов ушел давно; и не то чтоб бог знает какое важное дело ждало его чуть свет, а просто он боялся Сусы Тининой, потому что Суса Хинина могла подвесить его на веревочке под житней с кукурузой, как она подвесила сороку.
Заяц постоял, остыл немного и пошел по улице. Он шел наугад, но предполагал, что улица приведет его прямо к его калитке. Несколько раз улица поворачивала, Заяц натыкался на стены, снова находил верную дорогу и продолжал брести в темноте. К своей калитке он не вышел, но оказался за домом Тико. «А! — сказал он про себя. — Сейчас поймаю тенца. Посмотрим, для того ли я его на окарине играть учил, для того ли я ему опекунщик, чтоб он по ночам трубы от печки воровал!..» Он был уверен, что тенец прячется на чердаке, нащупал лестницу и, ни разу не поскользнувшись, залез на крышу. Снял три черепицы, образовалась темная дыра, и Заяц смело полез в дыру.
На чердаке валялись старые корзины и плетенки, Заяц несколько раз споткнулся, под конец сел в одну плетенку на что-то мягкое — видно, это было старое гнездо для несушки — и вытащил из кармана окарину. «Если Петунья здесь, — подумал Заяц, — как услышит окарину, беспременно на своей окарине отзовется. Не то какой же я опекунщик и зачем я ему окарину в гроб положил? Для того и положил, чтоб была под рукой!»