Второй был полной его противоположностью. Не выше метра шестидесяти ростом, с землистого цвета круглым лицом, лоб перерезан двумя продольными морщинами, тянущимися до самых висков. Над верхней морщиной нависал небольшой, почти плоский, выгоревший берет. Казалось, он сросся с головой, а на макушке завершался хвостиком, длиной, пожалуй, с сигарету. Этот хвостик торчал над беретом, точно антенна. Куртка и штаны на втором пильщике были такие же, как на его напарнике, из брезента, и такой же большой накладной карман на штанах. Ботинки не менее тщательно начищены и тоже издали выглядели лакированными. Движения у низенького были быстрые, резкие, он ловко подставлял под колеса чурки, чтобы циркулярка была поустойчивей. Одна чурка, видно, ему не понравилась — он поднес ее к диску пилы, одним движением срезал клин и сунул чурку под колесо, она пришлась в самую пору. Пильщик перегнулся над приводным ремнем, откинул крышку деревянного ящика, что стоял внизу на металлической раме, между мотором и диском циркулярки, и вынул оттуда ватерпас. Обошел циркулярку со всех сторон, проверил, ровно ли она стоит, дважды подправил, вытащив лишние клинья из-под колес, и убрал ватерпас в ящик.
Когда с этим было покончено, пильщик в вельветовой кепке подошел к мотору, нажал на рычаг, и пыханье замедлилось. Должен сказать, что этот звук был приятен на слух, он слегка напоминал моторную лодку или катер: пых… пых… пых, но циркулярка пыхала медленнее и тише и поэтому нисколько не раздражала. Над мотором вился голубоватый дымок, а над водным охладителем — игривый пар. Пильщики прошли в глубину двора, где стоял дощатый сарай, нырнули в дверь, а чуть погодя вынесли из сарая по охапке дров. Сбросили их возле циркулярки, пошли в сарай за следующей охапкой, и так несколько раз. Дров набралось не больше кубометра, но поленья узловатые, в сучках. Из сарая вышел человек в пижаме, подошел к пильщикам. Одной рукой он держался за поясницу — видно, сильно ломило. Человек открыл квадратное оконце в подвал и жестами и словами объяснил, куда кидать дрова.
Лишь теперь, глядя на человека в пижаме и пильщиков, я заметил, как по-разному они ходят. Пильщики словно прихрамывали, и я решил, что у обоих плоскостопие. Высокий запустил мотор побыстрее, встал перед решеткой, а второй, в берете, поднял с земли полено и подал ему. Высокий нажал на решетку, она прижала полено к диску, стальные зубья коснулись дерева, и по улице разнесся пронзительный визг. Два таких нажатия, и полено было распилено на три части. Решетка сама с помощью двух пружин возвращалась на место и принимала следующее полено.
Оба пильщика работали четко, движения у них были размеренные, мотор ритмично пыхтел — пильщики следили, чтобы не было долгих пауз, не то циркулярка поднимала неистовый визг, а приводной ремень закручивался и хлопал, грозя сорваться со шкива. Опилки сыпались из-под диска, у ног пильщика выросла целая горка. Его напарник нагибался и распрямлялся, как автомат. Владелец дров хотел было, обойдя циркулярку кругом, бросить в люк несколько полешек, но пильщики так решительно замахали на него руками, что он послушно отошел в сторону.
Когда дрова были все распилены, пильщик в кепке сбавил обороты, но не заглушил мотор совсем, предоставив ему пыхать с интервалами. Сняв приводной ремень с оси, на которую насажен диск, он надел ремень поуже, с помощью рычага немного подрегулировал мотор. Я думал, что мотор заглох, потому что он довольно долго не подавал признаков жизни. Но он не заглох, сказал «пых» и опять примолк. Шкив продолжал крутиться, хотя и медленно, мотор через большие интервалы восклицал «пых!», над охладителем все так же весело реяли белые облачка пара.
Пильщики покидали дрова в подвал, человек в пижаме вручил им какую-то купюру и, по-прежнему держась за поясницу, побрел к себе во двор. Пильщики стряхнули с себя опилки, сняли рукавицы, тот, что пониже, подошел к бурлящему охладителю и вынул из воды два кукурузных початка. Один он оставил себе, второй протянул напарнику, и оба принялись за еду. «Ловко, — подумал я, — пока они пилят дрова, мотор им кукурузу варит».
Пильщики уписывали кукурузу, одновременно обводя улицу из конца в конец взглядом, будто поджидали кого-то. Вдали показалась стайка девушек, человек пять-шесть, в мини-юбках, шеи обвязаны длинными шарфами, на ногах молочно-белые колготки и сапоги. Хотя сапоги на всех были высокие, все равно от голенища до подола юбки оставался еще целый метр ноги, прикрытой только колготками. Пильщики спрятали недоеденные початки за спину, наспех проглотили недожеванные зерна и уставились на девушек. Девушки почти не говорили между собой, но зато звонко смеялись, двигались вразвалочку, небрежно, при этом носки сапог у них сближались, а пятки оставались расставленными. В народе такую походку называют косолапой, но это не совсем справедливо. Она схожа с походкой тех, кто страдает плоскостопием, но есть в ней что-то плавное, танцующее, потому что девушка старается не наступить себе на кончик сапога или туфли. Повернутые внутрь ступни при каждом шаге описывают полукруг, догоняют и перегоняют друг дружку, не зацепляя, и когда владеешь такой походкой в совершенстве, создается впечатление, будто ты не идешь, а плавно катишься. Не знаю, легко ли так ходить, но думаю, что все равно легче прежней моды, когда пятки по-кавалерийски сомкнуты, а носки врозь… Итак, наспех проглотив недожеванные кукурузные зерна, пильщики оглядели девушек с ног до головы, переглянулись между собой и покачали головами.