«Хороши охотнички!» — сказал я. «Не, — мотнул головой Сусо, — кабан этот, похоже, вроде той летошней собаки, которую я в капкан словил, а она ночью ушла. Уж не скажу в точности, кто это был, но без нечистой силы не обошлось. Два дня зверь по деревне бродит — и чтоб ни одна пуля в него не попала!.. А когда убрался он, через сколько-то времени нате вам — двое пильщиков пожаловали с циркуляркой, подрядились дрова пилить по дворам».
Я весь обратился в слух.
«Один в кепке, другой в берете?» — спрашиваю. «Один в кепке, другой в берете, — отвечает Сусо. — Кроме вареной кукурузы ничего не жрут, початки варят в своей машине. И денег за пилку не берут, только кукурузой — за столько-то кубов столько-то початков. У нас кукурузы этой — хоть завались. Пилили они, пилили, пришел черед Софроны, ты ее знаешь, Софрону-то, ну которая летошний год двух мертвяков прогнала со своим козлищем чертовым, он как пройдет по улице, все скорей носы затыкать и чихают потом не отчихаются. Вот что, давай-ка заскочим сейчас к Софроне, пущай она тебе сама все расскажет…»
Софрона выносила из хлева охапки кукурузных стеблей и листьев, складывала под навесом; там уже лежали груды кукурузных кочерыжек, щепок, хворост на растопку. Обтерев руки о юбку, Софрона сказала, что пильщики взялись распилить ей дрова за ведро кукурузных початков.
«Пришли они, — рассказывает Софрона, — поставили здесь свою машину, присели на дышло и принялись за вареную кукурузу. Но мы-то, прежде чем сварить, очистим початок до зерен, листья снимем, горячей золой протрем, а они варят прямо так, как на стебле рос. Принесла я им грецких орехов, один пильщик пересел на ящик, который у них при машине, вынул из кармана железную собачью лапу и стал колоть орехи (я вспомнил о кухонной печке, о ее чугунной ноге, похожей не то на львиную лапу, не то на собачью). У нас грецкие орехи замечательные, крупные да мягкие, им понравились, почти все съели. Потом заложили в машину еще порцию початков и принялись за дрова. Нажарю-ка я им воздушной кукурузы, думаю. Налущила побольше зерен, разожгла во дворе огонь, взяла жестяной бидон, мы его специально для этого держим, и принялась за дело. Пильщики подошли, смотрят, языками прищелкивают, удивляются. «Это что же такое?» — спрашивают. А я говорю: «Кукуруза воздушная, неужто впервой видите?» — «Впервой, — говорят, — у нас такой нету». Ну, я им разобъяснила, что на воздушную у нас колкие сорта идут, показала, какие, как мы ее жарим, сверху тростниковый сахар кладем. Они только ахают, смеются и жуют, смеются и жуют, целыми пригоршнями из бидона загребают, никак не наедятся. Напоследок и карманы набили».
«А когда они смеялись, вы ничего не заметили? — спросил я. — Не было у них на зубах красной нитки или еще какого знака?»
«Ничего я такого не заметила, — сказала Софрона. — Я другое заметила: не больно они умные, если сроду воздушной кукурузы не видывали и за корзину початков мне все дрова перепилили. Я бы над этими дровами всю зиму с топором промаялась. А когда они все перепилили, — продолжала она, — то засобирались к Сусо идти, там пилить». «Ага, так и было, — подтвердил Сусо. — Я возле ограды стоял, говорю им: «Ну как, пойдем распилим?», а они отвечают: «Пойдем!»
Стали они машину свою приготовлять, — продолжает рассказ Сусо. — И вдруг один как присвистнет. Второй обернулся, оба шеи вытянули, на улицу смотрят. И вижу, оробели они. Оборачиваюсь — на улице козлище стоит, к нам спиной, больше никого не видать. Те двое давай скорей ремень останавливать, дышло поворотили, так что оно стало вроде как руль, на мотор спереди две автомобильные щетки поставили, и щетки эти враз зашмыгали туда-сюда, как на автомобиле в дождь, а сзади прикрепили для чего-то облигацию госзайма. Тот, что повыше, вынул из кармана собачью лапу, крепко сжал в кулаке и скомандовал: «Двинулись!» Низенький тут же вскочил на ящик при машине, за дышло держится, тот, что с собачьей лапой, газанул и тоже вскочил на ящик. Щетки мечутся вправо-влево, диск визжит что есть силы, облигация позади на ветру полощется, шум поднялся страшенный, козел услыхал, повернул морду, глянул на них. Одну секундочку только и глянул да как кинется вперед, рога выставил, а те, уж каким чудом — не знаю, подпрыгнули на машине на своей да козлу навстречу, а столкнуться — не столкнулись, потому как циркулярка взмыла в воздух что твой самолет — не, вертолет! — вспорхнула, и все, а козел под нею остался, внизу. Мы аж онемели, а те на своей циркулярке выше да выше, уже с крышами вровень летят, круг сделали, над моим домом пролетели, а у меня под стрехой снопов десять кукурузы на семена хранятся, кто-то из них на лету руку протянул, отцепил сноп, и взмыли они еще выше. Циркулярка урчит, как самолет, диск визжит, щетки спереди шастают, ровно воду со стекла сгоняют, а сзади облигация, как весло кормовое. Я так полагаю, они облигацией этой направление машине задавали — куда лететь, прямо или вбок. Два круга этак сделали над деревней, еще один над Бибиным лицом и улетели в небеса. Мы внизу стоим, глазами хлопаем, козел — и тот стоит, тоже глазами хлопает.