А в р а м Ч е л н о к. Слепышом девок приваживают. Эй, полегче там с занозой!
И г о. Мы знаем, где слепыши водятся, выкапываем их из нор, и потому девки к нам льнут, а к вам нет!
И л и й к о. Как же! Какая же это девка по собственному желанию в ваш хутор замуж пойдет? Да ни одна! Разве что какая кривозубая старая дева, косая да хромая, усатая или с бельмом на глазу. И такая для вас слишком хороша, потому как вы заросли по уши, ножниц в глаза не видели. Ножницы вы видите, только когда вас в кутузку сажают. Вот тогда остригут вас овечьими ножницами, и головы у вас забелеют, точно брюква.
П е т у ш о к. В тюрьму без стрижки никак нельзя, в тюрьму необстриженных не пускают! Чтоб народ в тюрьме не обовшивел, по этой причине всех сначала обстригают, и у всех головы точно брюква делаются.
М а т е й П у с т я к. У них головы так и так точно брюквы! Да они что такое брюква — и то не знают: думают, мы им честь оказываем, а никакой чести тут нет, потому как брюква — это все равно что репа! Ой!.. Ой! (Начинает прыгать на одной ноге и кружить вокруг своей группы.) Опять заелозила, чертова блоха!
И г о (смеется громко и натужно). Ха-ха-ха!.. Ха-а-а-а! Может, у нас головы и похожи на брюкву, но никому из нас блоха в ухо не залезала. Нам самое большее, если колючка в пятку вопьется, так и на это у нас санитары есть — апостолы Петр и Павел.
А в р а м Ч е л н о к. Потому они точно блохи за аэростатом и скачут. Погодите, блохастые, мы еще свои цигарки не докурили. А докурим, так из вас блох повыбиваем, что вы потом на развод ни одной не отыщете!
У ч и т е л ь К и р о. Только сначала вам придется пальцы облизать, потому что вкусней блохи ничего на свете нет. Оближешь пальцы — и лови!
П е т у ш о к. А как же!
И л и й к о. И песню о блохе сочинили! Такая вроде бы ничтожная тварь, а вот — песню о ней люди поют!
А в р а м У к р о т и т е л ь. Спой, Илийко, эту песню! До того красивая песня — послушаешь ее, и самому захочется блохой обзавестись.
В с е. Спой, спой, Илийко! Пусть этот отсталый народ послушает песню о блохе. А то он, кроме «Дуни-тонкопряхи», и песен-то никаких не знает.
Илийко, подбоченившись, становится лицом к своим противникам и, как может, поет песню о блохе. Его группа громогласно подхватывает: «Ха-ха».
М а т е й П у с т я к. А вы говорите — блоха!.. И верещите, ровно козы, и претензии предъявляете, и аэростат хотите на ноговицы извести, потому как ни на что больше у вас ума не хватает.
У ч и т е л ь К и р о. Они еще и ультиматум предъявляют! Вместо того чтоб мы ультиматум предъявили, и условия свои поставили, и срок им дали для отступления, они хотят нас к стене прижать. Ладно, будем действовать дипломатическим путем, и пусть наш парламентер изложит им наши требования. Не станем же мы, как бабы, с ними препираться. Давай, дядя Аврам! Ясное дело, без парламентера нам не обойтись!
Аврам Укротитель кладет на землю шапку с грачом, говорит ему: «Не бойся, Пацан!» — одергивает рубаху, сзади становится Илийко с прутом, к которому привязан домотканый платок. Маршевым шагом они входят в лагерь противника. Противник, однако, не обращает на них ни малейшего внимания и, не двинувшись с места, с полным безразличием слушает парламентера.
А в р а м У к р о т и т е л ь. Эй вы, козьи ошметки! Слушайте наше слово! Еще в Библии сказано, что в начале было слово, потому мы и пришли к вам со словом. Если бы вы читали Библию, которую вы не читали, вы бы знали, что такое мудрые соломоновы решения, и не были бы такими твердоголовыми! Этому беспризорному аэростату мы приходимся матерью, а вы — только мачехой. Так к Соломону однажды пришли две женщины и попросили их рассудить: каждая из них утверждала, что она настоящая мать ребенка, а другая — мачеха. Тогда Соломон приказал рассечь дитя на две половинки и таким образом поделить его между женщинами. Мачеха воскликнула: «Рассеките, рассеките его!» — а настоящая мать упала на колени со словами: «Отдайте его ей». И сказал тогда мудрый Соломон: «Вот настоящая мать! Она готова отдать ребенка, лишь бы спасти его! А та, другая, которая хотела рассечь ребенка, та — мачеха!» И он приказал отдать ребенка настоящей матери, а мачеху бросить в темницу. Это было мудро! Вот и вы тоже — мачеха, раз вы хотите разрезать аэростат на ноговицы! А мы ему мать, раз мы не даем его резать! (Поднимает руку, подтягивает к себе конец платка, привязанного к пруту, и вытирает пот с лица.) Поэтому я даю вам кратчайший срок, чтобы вы освободили нам дорогу и разошлись по своим овечьим вагонам. Предупреждение наше вполне соломонное, соломонней и быть не может.