Тогда в кустах ракиты снова показалась быстрая рыжая лисица. Возвращаться к волку она не стала и не сжимала в зубах, как я ожидал, задушенного петуха. Она поиграла среди ракит, не задев ни одной веточки, и легко понеслась — подвижное пламя среди сугробов — прямо к деревне. Быть может, увидев или почуяв собаку под навесом, она остановилась. Постояла среди улицы, оглянулась назад на реку, где уныло сидел посеревший волк, и тоже села на снег. Ее внимание привлекло что-то в трубе нашего дома, она уставилась на трубу.
Я тоже посмотрел на трубу. Из нее вылетела искра, сонно протерла глаза, осмотрела трубу, но, поняв, что это всего лишь задымленная труба, поплясала на месте и решила спуститься во двор. Лисица следила за ней взглядом. Искра описала дугу, покружила над крышей и погасла, не долетев до двора. Она упала в снег лицом вниз, лисица ударила передней лапой по утоптанной тропинке и взмахнула хвостом. Запахло мертвой искрой, холодной сажей, в трубе засвистело.
Я позвал собаку, она вскочила, отряхнулась и, подойдя, села около меня. «Илия, ищи!» — сказал я, собака оглянулась, понюхала снег, низко пригнув плешивую голову, и удивленно посмотрела на меня. Лисицу она и не увидела и не почуяла. А та постукивала лапой и легко мела тропинку своим пушистым хвостом. «Что за чертовщина!» — подумал я и, повторив эту фразу, пошел к лисице. Она все так же постукивала лапой, словно напевала про себя какую-то песенку и отбивала такт, чтобы не сбиться. Меня вдруг охватило тревожное чувство, мне показалось, что лисица — не настоящий живой зверь; от нее исходила какая-то едва уловимая пульсация и тихое пощелкиванье, словно это животное было электронное. Глаза ее тоже пульсировали, через равные интервалы обдавая меня холодным светом, хвост ходил налево и направо, налево и направо, словно механический счетчик. Видимо, это, назовем его существо, что-то считало, и, хотя оно пульсировало всего в нескольких шагах от меня, оно казалось мне совершенно бездушным. Не знаю, случалось ли с вами такое, чтоб вас ощупали и отбросили в сторону, как ощупывают и отбрасывают в сторону зеленый арбуз? Я невольно остановился и даже отступил на шаг.
Собака остановилась рядом.
Я посмотрел за ракитовые кусты — волк все так же уныло сидел на льду. Мне почудилось, что он совсем обуглился — до того он был черен. Небо оставалось таким же остекленевшим и холодным, и меня охватило ощущение тревоги и безнадежности, я почувствовал себя покинутым, одиноким. Наверное, так я почувствовал бы себя, останься я внезапно один на один со счетчиком Гейгера и будь я вынужден вести с ним диалог. Какой диалог может вести человек со счетчиком? Счетчик Гейгера только высчитывает тебя, на то он и счетчик! Или если б я вдруг оказался лицом к лицу с апостоловским шагомером… Мой учитель объяснял мне, что я редко буду вести диалог с жизнью и что к этому надо готовиться заблаговременно; и еще — что сильный человек проходит по жизни, как монолог — то есть один…
Зверь передо мной поблескивал и пульсировал, и я уже был уверен, что стал объектом наблюдения со стороны электронного животного. Оно меня обработало, обобщило информацию в своей механической памяти и, вероятно, теперь обрабатывало другие предметы вокруг: собаку, навес, дом, другие дома, всю деревню, не упуская даже вылетающие из труб хлопья сажи, фиксируя и унылого, почти обугленного морозом волка на реке; или, другими словами, хищник просеивал сквозь свою механическую память весь окружающий материальный мир.
Я не люблю фантастику, редко читаю всякие фантастические истории. В них обычно действуют посланцы других цивилизаций, а я не верю в другие цивилизации. Даже если допустить, что они существуют, вряд ли такая цивилизация пошлет механическую рыжую лисицу, чтобы она носилась в зимней ночи, как Галлеева комета, уговаривала волка ловить рыбу кувшином, обольщала его с помощью петуха, унесенного из курятника Отченаша, и после этого запечатлевала в своей механической памяти озадаченного Левшонка, его сухой кашель, плешивую собаку Илию, а также блеянье овец в кошаре у Опекуна, механика паровой лесопилки или умолкшую, скованную льдом водяную сукновальню.
Лисица была существом, не зависящим от меня, а я — существом, не зависящим от нее. Я пошел по двору обратно, поглядывая на лисицу через плечо, она все еще стояла на тропинке, только теперь она торопливо рыла передними лапами снег, словно мышковала. Я вспомнил, что днем я слушал по радио концерт ангажированной песни. Эстрадные певицы пели о революции, поднимали знамена и стреляли, они призывали меня в свои ряды во имя революции и прогресса, но я остался безучастен к их призывам, потому что мне показалось нелепым объединяться с этими девицами в мини-юбках. Я видел их по телевизору, вместе с Апостоловым слушал их политические призывы; мой учитель, слушая их, вздыхал и приговаривал: «Боже, спаси Болгарию!» Теперь я отдаю себе отчет в том, что ангажированная песня — это существо, не зависящее от меня, как и я — существо, не зависящее от нее… «И все-таки за тобой, Левшонок, наблюдают!» — резануло меня.