Мы дрались с ней и раньше, всегда из-за пустяков; как начнем налетать друг на друга, точно молодые петушки, — пока не исцарапаемся, ни один не отступит. Я заломил ей руку за спину, она выгибалась, крепенькая, мокрая от тресты, я взглянул ей в глаза и понял, что ей больно. Но Димка молчала и, наконец, не выдержав, царапнула меня по шее. Я, не отпуская, повалил ее на землю, и, пока мы возились, мы обмолотили, можно сказать, всю тресту под нами. Димка кричала: «Треста! Треста!», но я не обращал никакого внимания на мокрые стебли, а весь был поглощен тем, что преодолевал сопротивление этого молодого и крепкого тела, которое трепетало подо мной, изгибалось и обдавало меня своим жарким дыханием.
Я не могу объяснить, как мы очутились под навесом, не помню, сушилась ли там треста. И до сих пор не могу объяснить, что за безумие охватило нас тогда, но мы боролись в мокрой конопле совершенно по-мальчишески и растрепали все снопы! В разгар нашей мальчишеской возни я вдруг поцеловал ее, она перестала царапаться, и мы оба онемели. Я увидел совсем близко ее глаза, расширившиеся, угольно-черные, влажные и блестящие. Вокруг разносился резкий запах мокрой конопли, теплых мочил и чего-то неуловимого, чего я больше никогда в жизни не встречал.
И такая тишина, что не за что ухватиться, словно мы повисли в ней прямо в воздухе, почти в полном беспамятстве!
И вот, когда мы были в воздухе, в этой тишине засвистело что-то страшное, взвилась, точно лютая змея, веревка, ударила Димку по лицу, и я увидел, как со щеки ее полилась кровь.
Я тут же вскочил, и первое, что я увидел, было обнаженное девичье тело — пока мы боролись, я невольно содрал с нее платье. Горячая волна залила меня, но вот веревка взвилась второй раз, Димка, не издав ни звука, вздрогнула всем телом, и глаза ее еще больше расширились.
Я извернулся и в воздухе поймал веревку. Теперь я стоял лицом к лицу с Отченашем. Он дернул изо всей силы, но вырвать у меня веревку не смог.
Как и откуда появился Отченаш, я не знаю.
Я взглянул на Димку, она тоже встала и держалась рукой за щеку. В глазах ее я увидел ту же боль (это я вспомнил позже), какую видел в глазах собаки, когда на нее плеснули кипятком. Отченаш смотрел на меня взглядом животного, тяжелым и липким, но я не попятился, а пошел на него, и не знаю уж, увидел ли он что-то в моем взгляде или лицо мое было так страшно искажено, но он тяжело шагнул в сторону, повалил поставленный шатром сноп тресты, наклонился и поднял его. Только тут я увидел, что он ведет на веревке барана.
Баран был подвязан передником, чтоб раньше времени не пачкал овец. Лихорадочно оглядывая двор, я что-то искал, тогда я сам не мог понять, что именно, и, только когда хутор остался у меня за спиной и я уже перешел реку, я понял, что искал взглядом топор на колоде. Колода была на месте, мелко иссеченная лезвием, но самого топора не было, я не увидел его кровавого блеска. Если б он был там, я наверняка замахнулся бы им и кровь обагрила бы ужасом разложенную во дворе тресту!
Конопля позади меня затрещала, я обернулся и увидел бегущую по двору Димку. Отченаш неуклюже повернулся, взмахнул одним концом веревки, веревка засвистела в воздухе и обвилась вокруг морды барана. Животное отшатнулось, качнуло тяжелыми рогами, но Отченаш держал веревку крепко и взмахнул второй раз… Баран от удара выдохнул, при третьем ударе застонал, я почувствовал, что ноги у меня стальные, тоже кинулся бежать через двор и пришел в себя, лишь когда вошел в реку у брода. Я слышал глухие удары веревки и еще более глухие стоны… На другой день рано утром задымились трубы цыганских домов, заиграли зурны, забил барабан, и ветер донес со стороны хутора запах баранины. Цыгане купили убитого Отченашем барана и готовились пировать.